«В жизнь после смерти я не верю»: анестезиолог о работе, любимых пациентах и лечении коронавируса

16 октября 1846 года бостонский врач-стоматолог Томас Мортон продемонстрировал уникальный эксперимент, показав, как он удалил зуб пациенту под воздействием эфирного наркоза, избавив того от страданий. Это изобретение без ложной скромности можно считать ключевым для человечества, ведь Мортон навсегда избавил людей от боли во время операций и открыл медицине новые возможности.

С тех пор врачи анестезиологи-реаниматологи — одна из самых элитных специальностей, они ангелы-хранители, которые очень часто остаются за кадром сложных клинических случаев и операций, но их невидимое присутствие — залог жизни пациента и его последующего восстановления после операции. Накануне профессионального праздника мы поговорили с анестезиологом-реаниматологом краевой больницы, который почти 100 дней провел в «красной» зоне коронавирусного госпиталя — Алексеем Антиповым. Правила жизни врача, который очень любит свою работу — в материале ниже.

Я бы не стал говорить, что анестезиология лучше хирургии, психиатрии или любой другой медицинской специальности. Я бы сказал, что в медицинской среде к анестезиологам-реаниматологам относятся с уважением. Анестезиологи очень часто сталкиваются с критическими и неотложными ситуациями, поэтому должны обладать быстрой реакцией, решительностью и, вместе с тем, выдержкой и хладнокровием. Помимо этого анестезиолог-реаниматолог должен много знать, уметь, быть ответственным и коммуникабельным.

Студентом я пытался увидеть себя хирургом, участвовал в операциях, но все-таки анестезиология показалась мне более интересной.

В операционной ответственность за жизнь пациента лежит на анестезиологе-реаниматологе. Ещё до начала операции анестезиологу необходимо изучить пациента, при необходимости — обследовать и подготовить его. От этого зависит выбор наиболее безопасного метода анестезии. Во время операции обязанностью анестезиолога является защита пациента от хирургической травмы, контроль и поддержание его жизнедеятельности.

Реаниматолог работает в палате реанимации, является лечащим врачом тяжелых больных. Как и в операционной, мы контролируем и поддерживаем все жизненно важные функции больного, а при необходимости можем обеспечить их замещение. Современные технологии позволяют заменить работу сердца, легких, печени или почек. Благодаря им сейчас пациент даже с необратимыми поражениями органов может дождаться пересадки (трансплантации) здорового донорского сердца, печени или почек. Выполнение сердечно-лёгочной реанимации у больных в состоянии клинической смерти также является обязанностью анестезиолога-реаниматолога.

Наша специальность универсальная. Имея сертификат специалиста, молодой врач может устроиться в любое отделение анестезиологии и реанимации. Но, чтобы стать настоящим специалистом, нужно постоянно учиться, перенимать опыт старших коллег в отделении. У нас в больнице восемь реанимационных отделений, и у каждого есть свое направление — например, кардиологическая, ожоговая или нейрореанимация. С началом эпидемии появилась реанимация для пациентов с COVID-19, и летом, на пике первой волны, таких реанимаций только в краевой больнице было пять.

Наркоз — это состояние, которое характеризуется временным выключением сознания. Отсутствует чувствительность, некоторые рефлексы, мышцы расслабляются. Анестетики действуют на ЦНС, механизмы их действия до сих пор до конца не изучены. Под действием анестетиков происходит торможение активности нейронов, в первую очередь — коры головного мозга, а затем и подкорковых структур.

Первой была разработана методика ингаляционной анестезии, наркоз эфиром. Позже стали появляться методы местной анестезии, а первым местным анестетиком был кокаин. Внутривенная анестезия появилась после изобретения шприца и иглы, в качестве первых анестетиков использовались опиоиды и барбитураты. Современные препараты для анестезии отличаются своей безопасностью, управляемостью, менее выраженными побочными эффектами. На самом деле в нашей сфере всё меняется не так быстро. Большинство средств для наркоза, используемых сейчас, были разработаны и применяются уже более 20 лет.

Суждение о вреде анестезии не совсем верно. Анестезия делается при необходимости, всегда взвешиваются все «за» и «против», и если есть возможность, конечно, лучше обойтись без нее. Бывает, что присутствие анестезиолога необходимо не для того, чтобы дать наркоз и защитить от травмы, но и просто для контроля и — при необходимости — коррекции состояния человека, у которого много сопутствующих болезней — перенесенный инфаркт или гипертония, например.

Ситуация, когда пациент находится под общим наркозом, но всё чувствует — это скорее страшилка, чем реальность. Существуют мониторы, которые контролируют глубину анестезии. Ситуация, когда пациент спит, но при этом всё чувствует, исключена. Наверное, может быть такое, что человек начинает просыпаться в конце операции и чувствует наложение швов на кожу, а в голове откладывается, будто чувствовал всю операцию.

Запоминаются не случаи, а люди, с которыми сталкиваешься. Запомнилась женщина, 72 года, она поступила к нам в ковидную реанимацию в разгар эпидемии, и уже была на искусственной вентиляции легких. При обследовании на компьютерной томографии мы увидели массивную двустороннюю пневмонию, более 75% легких были поражены. Вдобавок у больной была серьёзная кардиальная патология — перенесенный инфаркт, гипертония, нарушения сердечного ритма. Казалось, что шансов нет никаких. Она 25 дней пробыла у нас на ИВЛ, пережила остановку сердца, мы ей останавливали кровотечение из трахеостомы и капали кровь, длительное время её сердечная деятельность поддерживалась инфузией адреналина. При этом женщина вела себя настолько мужественно, была настолько терпелива и доброжелательна, что заслужила всеобщую любовь и уважение. На фоне лечения объем поражения легочной ткани уменьшился, нам удалось прекратить ИВЛ и убрать трахеостому. Наши ребята подружились с ней, даже провожали её, когда выписывали из госпиталя. Никогда нельзя опускать руки, шанс есть всегда.

Я проработал в реанимации ковид-госпиталя почти три месяца. Наше отделение открылось 23 мая, к нам поступали пациенты с тяжелой дыхательной недостаточностью, с тяжелыми осложнениями новой коронавирусной инфекции. Если вначале эпидемии была установка на раннюю интубацию и ИВЛ, то со временем мы поняли, что это не улучшает исход. Сейчас стараемся вести пациентов как можно дольше на неинвазивной вентиляции легких, то есть когда тот же аппарат ИВЛ помогает человеку дышать не через интубационную трубку, а через лицевую маску. При этом нет необходимости в применении седации, мышечных релаксантов, пациенты могут убрать маску, поесть, попить, что-то сказать.

Очень важным оказалось раннее применение прон-позиции, то есть положения на животе. В течение суток больной с пневмонией должен находиться на животе 12–16 часов. Дело в том, что у таких пациентов при положении на спине в задних отделах лёгких очень быстро происходит консолидация легочной ткани, кровь не проходит через эти участки лёгких, не обогащается кислородом и прогрессирует дыхательная недостаточность. Применение прон-позиции в сочетании с кислородотерапией и неинвазивной вентиляцией помогает избежать интубации у многих пациентов.

Часто больные с тяжелой формой коронавируса умирают не от самого вируса, а от чрезмерной активности собственного иммунитета — так называемого цитокинового шторма. Легочная ткань поражается не вирусом, а собственной иммунной системой, которая атакует вирус, но при этом убивает больного. Сейчас используют специальные схемы лечения для предотвращения цитокинового шторма. Мы кое-чему научились за эти месяцы, и результаты лечения становятся лучше.

Запомнилась первая смена в нашей только открывшейся ковидной реанимации. Мне предстояло перевести несколько первых пациентов из другого корпуса. Я тогда был одет в желтый противочумный костюм, позже появились белые, более легкие. А в этом уже через два часа после начала работы я промок до нитки, даже респиратор был мокрый. Считаю себя здоровым человеком, но в конце смены мне было так плохо, что я мог только лежать. Со временем мы, конечно, приспособились. Смена — восемь часов, и средства индивидуальной защиты (СИЗ) нельзя снимать всё это время. Кто-то надевает памперсы, кто-то — нет. Днём в этом костюме жарко, а ночью холодно. Но что поделаешь? Ко всему можно привыкнуть, и к ним тоже привыкли.

Мозг — очень интересный орган, могу поделиться эпизодом из личного опыта. Студентом мне под кетаминовым наркозом вскрывали гнойник на пальце. Кетамин — это анестетик, который может вызывать галлюцинации. Я «видел» всё, что со мной происходило из-под потолка, сверху. Мне долго не могли удобно уложить руку и в конце концов положили её выше головы, вскрыли панариций, выпустили гной в лоток, задренировали и забинтовали. Когда я потом всё это рассказывал своему старшему брату (он хирург и присутствовал на операции), он удивился, откуда я всё это знаю. А я, находясь в наркозе, «видел» это всё, при этом мне не было ни больно, ни страшно.

В жизнь после смерти я не верю, хотя это интересно. На самом деле люди после клинической смерти не говорят, что они летели куда-то, они чаще дезориентированы и не помнят, что происходило накануне.

Я люблю свою работу, с возрастом она не стала для меня менее интересной. Когда работа приносит удовлетворение, это помогает избежать выгорания. Меня всегда ждут дома, это очень важно, и мне есть чем заняться помимо работы.

Я люблю активный отдых: зимой — лыжи, летом с сыном люблю кататься на моноколесе. Люблю бассейн, шахматы, когда есть несколько свободных минут, можно зайти в интернет и сыграть партию с кем-нибудь с другого конца земного шара.

Если вам понравился этот текст, почитайте правила жизни нейрохирурга.