«О, здесь мы сейчас поживимся»: экс-директор школьного комбината питания рассказал, кто подстрекал его на растрату

Систему школьного питания в Красноярске сотрясают скандалы. Пока ученики находят в своей еде тараканов и других непрошенных гостей, ответственные чиновники слетают с должностей и попадают под суд. С такой же судьбой сталкиваются и руководители скандального комбината школьного питания Красноярска. Одним из таких стал экс-директор комбината Иван Коростелев, которого в декабре 2023 года осудили условно за растрату средств предприятия. Мужчина считает, что попал в переплёт из-за пробелов в федеральном законе о банкротстве. Он рассказал NGS24.RU свою версию случившегося.

— Иван, вы возглавили комбинат в октябре 2020 года, когда в мае того же года предприятие уже заявило о своем банкротстве после череды скандалов. Предыдущие руководители тогда попадали под уголовные дела о хищении и превышении полномочий. Как всё началось, когда вы встали у руля комбината?

— На предприятии была процедура банкротства. Что это значит? Собственник, администрация, уже не может выплачивать зарплату, а арбитраж назначает конкурсных управляющих. Получается, что администрация закончила свои полномочия, а арбитраж еще не начал. И остался директор, то есть я. Сразу начинаются проверки прокуратуры. У вас, допустим, есть 600 работников и долги перед ними: идите, платите зарплату. Чем платить? Счета арестованы, так как банкротство. Долгов много, платить нечем. Ищите сами!

Какой есть выход из этой ситуации? Продавать имущество. Всё, любое имущество, которое есть на предприятии. Сотрудников — ноль, я один начинаю искать, что продать, и как всё по закону правильно сделать. Я звоню одному бухгалтеру, второму, пятому, все говорят: «Ну а платить вы нам чем будете? Нечем. Вы же и так должны всем сотрудникам, как вы нас хотите нанять?»

Я к собственнику на совещании в администрации задаю вопрос [о ситуации], мне говорят: ну да, мы же не можем давать деньги наличкой тебе, счетов нет. По закону мы не можем [вмешиваться]. Ситуация патовая. На следующий день с утра опять проверки, прокуратура.

В какой-то момент я заразился коронавирусом. Лежу дома на больничном, мне звонит человек и говорит: я такой-то юрист, нашел информацию о банкротстве вашего предприятия в интернете на сайте картотеки арбитражных дел. Я ему говорю: «Хорошо, что вы появились, но ситуация такова, что есть проблемы с зарплатами». Он ответил, что ситуацию знает и готов работать. Сказал, что может привести с собой и бухгалтера. Их [утверждение] я согласовал в администрации Красноярска, как у собственника. Лишь потом я понял, что эти люди участвуют в схемах, которые практикуются уже много лет с муниципальными предприятиями в состоянии банкротства.

— Каких ещё схемах?

— Мне предлагали схему: «Слушай, мы прошлись, посмотрели: много неучтенного [у комбината] имущества». «Неучтенки». Цеха, оборудование. Начали продавать малую «неучтенку»: порошки, ложки, компьютеры, мыши, клавиатуры. И продали три машины, которые стояли в гаражах. Продали машины, зарплату раздали, мне поступает предложение: «А давай всё остальное вывезем и продадим?». [Оставалось] много имущества: рыбный, овощной и мясной цех, пекарня, новая и мощная вытяжка, трубы, кафель. Всё это не стояло на балансе [предприятия]. Поэтому мне предложили: «Если на балансе всего этого нет, то можно и вывозить, давай сотрудничать?». Я отказался.

— Юрист и бухгалтер, о которых вы говорили, стали свидетелями обвинения?

— Да. Когда они получили конкретный отказ [на предложение вывоза «неучтенки»], то мы с юристом поругались и покричали друг на друга. Сейчас они меня обвиняют в том, что я продал имущество комбината — три машины — а зарплату [сотрудникам] не выдал. В первый раз они написали на меня заявление в полицию. Юрист меня обвинял, что я похитил УАЗик предприятия. Меня вызывают в полицию, я объясняю: «УАЗик стоит на месте». Полицейские оперативно посмотрели всё на месте, со свидетелями и понятыми. Машина действительно стояла на месте. Составили акт, подписали, дело закрыли. Я отказался писать на юриста заявление о ложном доносе.

— Что было дальше?

— Позже я уехал из Красноярска в Крым и работал в частной фирме. Время шло, уже началась СВО, и я узнаю, что всё тот же юрист снова написал на меня заявление, но уже в прокуратуру. Следователи начали расследовать продажу уже не УАЗика комбината, а трех ГАЗелей. И юрист [в своём заявлении] пишет: «Я деньги на зарплату [с продажи ГАЗелей] вроде бы получил, но я их не получал». Это же бред! Все документы и подписи о получении денег есть в материалах уголовного дела. Следствие заявило, что верит показаниям юриста, что он не получил денег на зарплату. И что я, как директор, заставил его подписать документы [о получении денег].

На суде я юриста спрашиваю: «Заставить можно двумя путями — либо обмануть, как аферист, либо заставить, как бандит. Вас как заставили?». Молчит. Я продолжаю: «Вы знаете, по показаниям, что [в день, когда якобы я заставлял его подписать документы] мы были не на предприятии. В тот день на комбинате света не было, стояли дизель-генераторы, чтобы не лопнуло отопление. Поэтому мы работали в волонтерском центре с кучей людей. Не было ни драк, ни крика в нашем кабинете, люди ходили к нам пить чай и кофе». В ответ на это юрист сказал судье, что он просто свидетель и ничего не должен доказывать и проверять. И вообще, у него якобы справка о вшитом в сердце клапане, поэтому он может переволноваться и чуть ли не умереть.

Еще один свидетель — сторож комбината. По показаниям гособвинения он говорит: «Коростелев виноват, воровал, коррупционер». Выходим на суд. Там зачитывают показания сторожа на нескольких страницах, с фразами «Я считаю, что директор нарушил бухгалтерский баланс». Я спрашиваю сторожа: «Поясните, вы бухгалтером работали?». Он говорит: «Нет». Или другая фраза [из показаний]: «Я знаю, что Коростелев нарушил статью о банкротстве такую-то». Я снова его начинаю спрашивать: «Вы были конкурсным управляющим или юристом?». Он снова: «Нет». Я прошу его пояснить показания следствию. И он вспомнил, что пришел к следователю, «рассказал, как было», она «писала-писала — я подписал». Я спрашиваю: «А вы читали, что там было написано?». Он сказал: «Нет, я очки забыл, да и это же следователь! Государственный работник!».

Еще один свидетель — который у комбината купил машину. По показаниям следствия он говорил, что я, мол, воровал. Все, что говорил юрист, он подтверждал. На суде я у покупателя спрашиваю: «Как вы это можете подтвердить?». Он: «Я этого не говорил». Я говорю: «У вас ведь в показаниях это! А вы сейчас на суде заявляете другое». Он говорит: «Ко мне в час ночи приехали, дети орут, я подписал, лишь бы уехали». Гособвинитель свидетелям сказал, что они сейчас станут обвиняемыми за дачу ложных показаний. Гособвинение настаивало, что я настоящий преступник и мне надо дать реальный срок. В итоге суд дал мне условный срок.

— Гособвинение утверждало, что вы без согласия управляющего продали четыре авто комбината своему знакомому: один микроавтобус «Газель», два грузовых автофургона и УАЗ «Буханку», за 440 тысяч рублей. Потом вы, будучи директором, якобы сказали бухгалтеру списать автомобили с баланса комбината и оформить документы на выплату задолженности по зарплате — перед тремя сотрудниками и самим собой. И потом вы, как директор, якобы эти деньги потом похитили...

— Три ГАЗели мы продали в 2021 году за 330 тысяч рублей. Если вменять растрату за такую сумму, то наказать за это могут максимум штрафом. Уголовный «барьер» начинается с суммы свыше 500 тысяч рублей. Что сделало гособвинение? Они снова взяли того же юриста. Он снова дает им показания. В них он утверждает, что я задешево продал машины, а они дорогие и стоили дороже. Гособвинение по «вновь появившимся данным» обращается за оценкой. И в 2023 году сумма продажи ГАЗелей выросла с 330 до 740 тысяч рублей.

Понимаете? Началась СВО, цены взлетели, все иномарки ушли и [на рынке остались] эти ГАЗельки. На суде я говорю, что в 2021 году мы продали машины по стоимости, которую нам тогда предоставила независимая оценка. Вы теперь оцениваете в 2023 году, а не на момент продажи в 2021 году. Далее. В оценке учитывались «любые аналоги». Но представьте себе: вы покупатель, у одной машины собственник — частное, одно лицо. А у нас собственник — юрлицо. Машины без резины и не на ходу. И они все арестованы, так как предприятие — банкрот. Какая из этих машин будет дороже? По факту, это просто упущенная прибыль.

Судья это учел при вынесении приговора. Мне дали два года и шесть месяцев условно. Но прокуратура говорила: «Нет, за такие преступления надо сажать. Максимальный срок по такой статье — до шести лет».

— Вы упоминали, что считаете корнем зла в таких ситуациях — нынешнее федеральное законодательство, в частности, закон о банкротстве. Что с ним не так и что нужно сделать, чтобы описанная вами ситуация с имущественной «неучтенкой» госпредприятий больше не повторялась?

— Первое: увеличить полномочия муниципалитета. В данном случае, муниципалитет — это хозяин [предприятия]. Если у предприятия есть долги, то хозяин понимает, как лучше всего продать ту же ГАЗель. Я продавал машины комбината, но по нынешнему законодательству, после банкротства у хозяина полномочия прекратились. А я сам не мог её ни подкрасить, ни колеса поменять. Поэтому каждая машина продалась лишь за 100 с лишним тысяч рублей.

Все, как есть сейчас — глупо, неправильно, ошибочно. Всё направлено лишь на то, чтобы продать муниципальную собственность как можно скорее. Я считаю, что это огромная проблема вообще по всей стране, не только у нас в Красноярске или в Красноярском крае. Когда есть собственник — муниципалитет — а потом закон его полномочия прекращает. И приходят какие-то люди с улицы, не имеющие отношения к фирме. Они смотрят баланс предприятия, ножками его обходят и понимают: «О, а здесь мы сейчас и поживимся...».

А тут еще и прокуратура инициирует проверку, и у директора предприятия сразу мозг взрывается как заплатить людям? Надо платить! Но чем? Имуществом. Как его продать? Тебя начинают со всех сторон проверять. Ты учишь закон о банкротстве и понимаешь, что там половина положений вообще не вяжется с реальной жизнью. Потом еще и сам директор, если не найдет деньги на зарплату сотрудникам, может попасть под уголовную ответственность. Вот такой у нас закон. Если бы он был другим, то не появлялись бы такие люди, которые «залетают» в муниципальные предприятия.

Редакция NGS24.RU обратилась в пресс-службу прокуратуры Красноярского края и спросила: действительно ли гособвинение хочет, чтобы условный срок экс-директору комбината поменяли на реальный? Во время судов, уточнили в прокуратуре, в прениях гособвинитель запросил реальный срок для Коростелева, но в апелляции уже этого не просил. Более того, гособвинение просило суд учесть смягчающие обстоятельства при вынесении решения: наличие на иждивении несовершеннолетнего ребенка. Сейчас же речь об ужесточении наказания для Коростелева «не стоит».

В конце декабря 2023 года Верховный суд РФ направил в Думу ряд поправок в федеральный закон о банкротстве. ВС РФ предложил увеличить минимальную сумму требований кредиторов, при достижении которой может быть возбуждено дело о банкротстве юридического лица. Поправки включают в себя упрощение банкротных процедур по определенным категориям споров и унификацию процедур обжалования судебных определений о банкротстве. Речи о какой-либо усилении муниципалитетов при ситуациях с банкротствами госпредприятий в этих поправках не идет.

Одним из руководителей школьного комбината питания был экс-депутат горсовета Артем Бадюков: он рассказывал NGS24.RU, как сейчас живет в Австралии.