«Самое страшное — когда тебя обстреливает танк»: фельдшер из Канского района вернулся с СВО и получил награду за спасение 12 человек

Фельдшер из Красноярского края получил медаль Святого Луки Крымского за спасение 12 человек. Об этом не говорили официальные лица, награждение прошло тихо в Анцири — селе под Канском. Медаль Юрий Федоров, участник спецоперации, доброволец, получил из рук военкома Красноярского края Андрея Лысенко. Информацию о земляке мы увидели в телеграм-канале «Рокот Z» и решили поговорить с ним. Но встретиться было непросто: администрация Канского района не отреагировала на просьбы нашего издания помочь встретиться с фельдшером, зато помогли в правительстве Красноярского края и директор школы в селе Мокруша, которую закончил Юрий.

Юрию Федорову 44 года, он окончил Канский медицинский техникум, служил в армии, был медиком в Чечне, работал инкассатором. И добровольно решил отправиться на спецоперацию. А сейчас хочет туда вернуться. Что пережил фельдшер, о чем жалеет и почему снова хочет поехать на СВО — в материале Кадрии Катциной.

Чтобы поговорить с Юрием Федоровым, мы поехали в село Мокруша, что в 58 километрах от самого Канска. Встретиться с ним мы смогли в школе, в которой он проучился с 7-го по 11-й класс. Это трехэтажное здание сильно отличается от городских школ: стекольные оконные рамы, деревянные двери, открытые и приветливые директор и учителя. Своего выпускника они нам нахваливали. Говорят, что Юрий был активным и любознательным мальчиком, участвовал в жизни школы. В это время сам Юрий, взрослый мужчина, жгучий брюнет с густыми усами, стоял и смущался.

— Расскажите, что вы делали на спецоперации? За что вам дали медаль?

— Мы прошли боевое слаживание в Ростовской области. Я был фельдшером третьей роты. После слаживания зашли на Украину и освободили Лисичанский нефтеперерабатывающий завод, пробыли там несколько дней, потом нас перебросили в З. (мы не публикуем название населенного пункта. — Прим. ред.), ее мы удерживали месяц — до 1 августа, а с 1 августа нас перебросили в Б. А медаль дали за случай с подрывом машины, мы тогда второй день были в З. Наша машина поехала осматривать позицию, произошел подрыв, мне тогда пришлось 1,5 километра бегом бежать до наших ребят. Когда я прибежал туда, украинский корректировщик открыл по нам огонь и держал под обстрелом до самого вечера. Но нам удалось самых тяжело раненных вывезти сразу. Тех, кто не сильно тяжелый был, мы их просто на себе перенесли в З. и уже там оказывали помощь.

— Это вы на себе 12 человек перенесли?

— Не всех же. В машине ехало 25 человек, 12 были ранены. Часть мне помогли отнести, часть я сам от минометного огня отнес. Там не смотрят, кто и что делает. Там главное — это слаженность. У ребят не было открытых ран, в основном — комплексные переломы. Ребята снимали с раненых берцы, чтобы мне сразу начать оказывать помощь, потому что по-другому никак. Именно слаженность помогает там.

— Расскажите, как вам вручали медаль?

— Мне военком позвонил наш и сказал, что Красноярск прислал на меня медаль. Я думал, что он сам заберет медаль, привезет, а я, когда пойду в военкомат по делам, заберу. Оказалось, что награждение запланировали торжественное. Военком Красноярского края мне ее вручил. Конечно, приятно, но незаслуженно. Как можно за работу награду давать? И я не считаю, что сделал ее хорошо. И геройством это тоже не считаю. Герои — это те, кто жизнь там свою отдал. Если бы я сделал свою работу хорошо, было бы меньше потерь. Просто где-то я не успел. Когда погиб мой товарищ, я не успел. У него было ранение в шею, его можно было спасти, если бы ему повязку в течение пяти минут наложили, а я прибежал только через 20 минут. Ребята, которые были рядом, просто растерялись. Они пошли за продуктами [и попали под обстрел]. Корю себя за то, что не пошел с ними, мог бы успеть. Вообще, очень многое переосмысливаешь, когда лежишь под минометным обстрелом. [Думаешь] как бы ты поступил по-другому, пересматриваешь свои ценности.

— Скажите, о чем думали там? Что удалось переосмыслить под обстрелами?

— Знаете, есть песня группы «Рождество» — «Так хочется жить». Эта песня характеризует все, что там происходит, потому что самое дорогое у человека, кроме собственной жизни, — это близкие, родные. Понимаешь, что твои близкие тебя ждут. Это сильная поддержка. Иногда вспоминаешь, что вдруг обидел близкого и может быть даже не будет возможности попросить прощения у него. А после того как возвращаешься, просишь прощения и благодаришь, что вот этими молитвами ты выжил. Были случаи, что смерть проходила холодком. У меня был такой. Меня срочно вызвали, а там в берцах постоянно не походишь, ноги устают, и, когда сидишь в окопе, переобуваешься в сланцы, снимаешь бронежилет, каску. Все 24 часа невозможно находиться в обмундировании. И ты понимаешь, что, если вдруг будет минометный обстрел, ты можешь погибнуть в этом же окопе. Притупляется чувство страха. Получилось так, что у нас под вечер случился обстрел, меня срочно вызвали. Я был в сланцах, накинул на себя бронежилет, даже без каски, схватил сумку и побежал. И вот я бегу, а у меня сланец слетает. Я наклоняюсь, чтобы поднять его и надеть, а впереди в двух метрах взрывается мина. Я понимаю, что если бы у меня этот сланец не слетел, то я бы уже был мертв.

— Вас самого контузило и сейчас вы на реабилитации, а сколько она продлится?

— Вы знаете, я уже ходил в военкомат и просился туда снова. Но меня пока не хотят брать. Сказали, что по мобилизации меня точно не возьмут, по состоянию здоровья. Я сильно потерял слух. Надеюсь, после Нового года будет добровольческое движение, я хочу еще раз поехать. Ребята, с которыми я был два месяца, они заново поехали, все зовут меня туда.

— Вам не страшно?

— Страшно.

— Но все равно?

— Но все равно. Это, знаете, адреналин. Не страшно под минометный обстрел попасть. Самое страшное, когда тебя обстреливает танк. Нас тогда целый день в Б. обстреливал танк. Мы вылезли, как сурки из нор. Украинцы тоже люди, они с утра начнут [обстрелы], вечером прекращают. И наши тоже поспать хотят и отдохнуть. Мы уже там знали, во сколько начнутся обстрелы, и уже не передвигались. Да, сейчас там очень тяжело. Я понимаю ребят мобилизованных, в бытовых условиях там очень тяжело. Там не разведешь костра, сейчас нужно именно газовые горелки иметь, чтобы приготовить питание. Украинская армия очень хорошо подготовилась, кроме этого там еще и натовские специалисты работают. Сейчас это очень нужная и долгая операция.

— Почему нужная?

— Почему нужная? Я встречал в З. 30–40 человек местных жителей, и, вы знаете, мне врезался в память один случай. Там местные жители попали под обстрел, семья. Я прибежал туда, у женщины сына убило сразу же, а мужа ранило в голову так, что он нетранспортабельный, ему уже не поможешь. У нее осталось еще двое детей, и через день она похоронила у себя во дворе мужа и сына. На следующий день мы переговорили с командованием, чтобы эвакуировать их. Они не хотят уезжать, я не знаю, чем они мотивированы. Может, ехать некуда, даже молодые отказывались. Но вот эту семью, когда мы уговорили эвакуироваться, вы бы видели глаза детей. Они светились радостью оттого, что уедут от постоянных бомбежек. Им по 10–12 лет, даже не поиграть. Вот посмотришь на наших ребятишек, у них радость есть в глазах. А у тех ребятишек в глазах постоянный испуг. Они от дома, тем более от своего бункера, далеко не отходят — знают, что, если отойдут и начнется минометный обстрел, они могут погибнуть. Как только им сказали: «Вы собираетесь и уезжаете», они буквально за 5 минут собрали вещи и уехали. Вывезли мы их вовремя. Буквально через 3–4 дня проезжал мимо их дома, он полностью был разбомблен. И блиндаж, где они находились, тоже.

— А вы часто помогали местному населению?

— Мне приходилось оказывать помощь им. Ну, им главное было просто поговорить, посидеть. Обход у меня начинался с 8 часов, я выходил на позицию и заканчивал в 14. Со всеми нужно поговорить, с местными так же. Особенно если у них затруднительные ситуации. Там было много бабушек, они вот в одном месте все соберутся, чтобы им было легче. Самая большая проблема тогда у них была с водой. Они все спрашивали фамилию мою, но я так и не сказал им. Люди очень доброжелательные, делились с нами всем. Сначала первые 2–3 дня, пока не наладился подвоз, они делились, после — уже мы. Продовольствием. Это богатый край, они и тушенку свою местную давали, и варенье давали, и чай давали, даже сигареты. Первое время у нас тоже была проблема с водой. Мы даже подошли к дедушке и попросили привезти нам воды, и, представляете, он согласился, даже не боясь обстрела. Там как, если на улице появляется движение, идет обстрел. И он не побоялся, привез нам воды. После того как у нас наладился подвоз, мы даже не спрашивая, надо или не надо, приносили им воду и еду.

— А о чем вас просили местные жители?

— Просили воды. Там очень жарко было и с водой проблема. В З. есть святой источник возле церкви. Когда украинцы уходили, они разрушили полностью всю инфраструктуру и водоснабжение. Не знаю, как люди сейчас там будут зимовать. Приходилось ребятам привозить воду и продукты, им общения не хватает, потому что они так насидятся в этих подземельях, им нужно просто поговорить с человеком. Там в каждом дворе есть такое овощехранилище, у нас это погреб называется, только мы сверху залазим, а они так — вбок. И они небольшие, может полтора на два метра. С одной стороны они хранят варенье, а с другой — ставят двухъярусные кровати и спят на них. Ни отопления, ничего нет. Да, оно слабенькое, но все-таки укрытие. В домах там никто не живет, они живут именно в бомбоубежищах. Бабушки там под 70–80 лет, два человека только было под 45–50 лет. Там Володя был, жалко его, он своим хозяйством жил. С ним постоянно разговаривали, у него было 7 коров, скотины много, и вот часть украинцы порезали. Нам местные жители рассказывали, как они уходили. На грузовиках вывозили всю бытовую технику, там на одном дворе не осталось ни одной личной машины, они все автомобили, которые более-менее, забирали себе. У Володи весь скот порезали, и он даже не знает, как ему дальше жить. Я говорю: «Почему не эвакуировались?», он говорит: «У меня тут корни, мне тяжело бросать».

— Было, может, что-то хорошее, что вызывало у вас теплые чувства там, помогало?

— Когда мирные жители ушли, они оставили всех кошек и собак, и вот они за нами ходили хвостиками, потому что их кормить было некому. У каждого был свой друг, который ждал. Тяжело было, конечно, их оставлять. Из З. нас срочно перебросили: вечером приказ пришел, а утром нас перебросили в Б. Жалко было оставлять домашних питомцев. У ребят щенок был, даже еще не начинался минометный обстрел, но щенок его чуял. И только он забегал в блиндаж, прятался под одеяло, ребята понимали, что сейчас начнется обстрел и надо побыстрее уходить. Животное чувствовало полностью ситуацию. У нас была собака, которая как услышит первый же выстрел, прячется у нас. Животные очень чувствуют. У них глаза такие скучные, нерадостные, они тоже боялись. Вот такие были у нас друзья четвероногие, которые помогали нам выжить и скрашивали наши будни.

— Сколько вы там пробыли? Вы столько насмотрелись там.

— Почти 2 месяца. Знаете, хорошо, что это пока сейчас не снится. По-разному было. Это просто такая жизнь. С нами стояли ребята из дивизии Дзержинского из-под Москвы, вот у них произошел подрыв БТРа и у них парню полностью оторвало голень. Ко мне подходили сослуживцы и спрашивали: как вот ты столько видел, как ты можешь это пережить? Не воспринимаешь. Самое главное, не найти отдушину в алкоголе. Если человека жалеть, ему становится еще хуже. Я не знаю, с чем это связано. Нельзя на чем-то зацикливаться. В первые дни всех знаешь только по позывным, батальон большой, а когда первый бой прошли и до выхода остается 2–3 дня, начинается потеря уже близких друзей. И ты прибегаешь туда и понимаешь, что ты уже ничего не можешь сделать, он уже всё. У нас батальон был, его набирали полностью со всей России, и у меня телефоны всех есть, до сих пор с ними общаюсь.

— А сколько человек в батальоне?

— 300 человек. Но нас к выходу осталось, наверное, человек 200. Были и те, кто отказывался дальше служить. Мы их не осуждали, это просто жизнь, она дана каждому одна. Они пишут рапорт, отказываются и всё. Это правильно. Но такому человеку уже нельзя доверять. Он может испугаться и не оказать помощь, лучше он пусть сам по собственной воле уйдет, чем в бою... не предаст, а просто не окажет тебе помощь.

— То есть была возможность оттуда просто взять и уехать?

— У нас, наверное, человек 30 тогда отказалось после первого же минометного обстрела. Кто-то смог продержаться месяц, кто-то по семейным обстоятельствам ушел. Нас из Красноярского края было семь человек, и мы полностью и до конца пробыли там этот срок. Я на спецоперацию целенаправленно поехал медиком. И в Чечне был медиком. И в Чечне не хватало медработников, и на Украине не хватает. Бывало так, что назначали санинструкторами ребят, которые просто боятся крови. Был у нас такой санинструктор, потом, увидев все ужасы, написал отказ и дальше не захотел служить... Ужас для каждого свой. Кто-то от вида крови скажет — страшно. Ужас и оттого, что ты не можешь помочь, они поэтому отказываются. Я расскажу вам потом не под запись.

— Вы говорите, что можно понять тех, кто отказывается и уходит. Попробуйте мне объяснить, как понять тех, кто остается до конца?

— Тут все-таки остаются те, кто силен духом, у кого чувство долга превыше боязни смерти. Не секрет, что смерти боятся все. Просто смерть можно поставить превыше жизни или долга.

— Были те, кто шел туда ради денег?

— Я думаю, что нет. Я встречал там много ребят, кто участвует не в первый раз. Знаете, они не за деньгами едут. Ну что эти деньги? Они не стоят жизни.

— Как-то удавалось отдыхать?

— Там нельзя было громкой музыки, там даже в Б. мне было очень сложно, потому что я плохо слышал, нельзя было громко говорить, потому что звуки разлетались. У каждого был свой окопчик, только на себя, и сосед, если не добежит, мог спрятаться в окопе. По многу человек не рекомендуется собираться, потому что если прилет будет, то погибнет не один, а три-четыре человека. На большой позиции развлечений не было. Развлечением было сходить за продуктами. Там идти нужно было три километра, ближе нельзя, потому что у них [украинских военных] хорошо работают квадрокоптеры. Если ты принесешь продовольствие, ты принесешь не только на себя, потому что всех нельзя отправлять. Идут 3–4 человека, которые несут еду на все подразделение, и там нет крысятничества. У тебя есть, а у товарища нет — поделись, потому что этот товарищ, он в следующую минуту может спасти тебя. Вот это самое главное — чувствовать локоть друга.

— Скажите, у вас есть семья?

— У меня мама, она старенькая, ей 85 лет, я приехал к ней, чтобы помогать. А так у меня жена, она учитель русского языка и литературы, сын — отличник, учится в 9 классе, дочь учится в 5 классе. Они живут в Новосибирской области. Я сам недавно вернулся в Красноярский край, из-за мамы, потому что ездить постоянно возможности нет.

— А как они вас отпустили на спецоперацию?

— Они не знали. Я им не сказал ничего. У меня знали об этом брат и племянник, а маме и жене я сказал, что поеду на вахту. Но все-таки чутье у них есть какое-то: когда они меня раскусили, я был уже в Ростовской области. Прижали меня, пришлось сознаться, но они уже не могли повлиять на мое решение. Если бы я им тут сказал, они могли бы на меня надавить, поэтому я скрывал, что еду туда. Дети уже тоже в курсе.

— Гордятся папой?

— Наверное. А чем гордиться? Я же говорю, герои — это те, кто там погиб. В Великую Отечественную герои были, а это просто выполнение работы.

— Какой след оставила на вас спецоперация?

— След? Я хочу назад. Это, знаете, адреналин. Нас когда вывели перед выходом на кирпичный завод под Лисичанском, после того как мы сидели все дни под минометными обстрелами, а тут можно спокойно уснуть, наступило какое-то опьянение от тишины. Первое время, когда мы приехали в Ростовскую область, эта тишина пугала, потому что если там была какая-то тишина, значит, враг что-то задумывает, значит, надо к чему-то готовиться. И даже когда там 2–3 часа не было минометного обстрела, для нас это уже был нонсенс, мы начинали опасаться. Мы не боялись минометного обстрела, привыкаешь, а потом привыкаешь неделю к этой мирной жизни.

— Как вы спите?

— Вспоминаю иногда, особенно друзей вспоминаю. Каждый день. Нет дня, чтобы я не позвонил и не спросил у них, как и что. Товарищ второй раз поехал туда, и сейчас он лежит в госпитале, они попали под обстрел, вот с ним постоянно созваниваемся. Здоровья ему.

— Как у вас было с обеспечением армии?

— Очень хорошее. Обеспечение идет полностью всем: и гуманитарную помощь со всех уголков страны получали, и продукты. Все, что можно. Особенно мне запомнилось треугольное письмо, его написала девочка из Донецкой области, благодарила нас, что мы идем помогать им, что она переживает за нас. Вот это письмо я проносил до конца. Эта поддержка важна, потому что я с семьей за все это время созвонился всего два раза. Я просто два слова сказал: «Жив, здоров!» — все. И вот эти письма даже не от родных, это большая поддержка для военнослужащих — прочитать родные слова.

Когда интервью закончилось, Юрий рассказал некоторые действительно пугающие истории, но мы, как и обещали ему, не публикуем их. Мы вместе выехали из села Мокруша, а по дороге в Анцирь разговорились снова. Юрий рассказал, что в Золотаревке бежал спасать подорвавшихся на противотанковых минах ребят, среди них был военный с позывным «Хабиб» и Юрий очень хотел связаться с ним, его номера телефона у него не было. Корреспондент NGS24.RU попросила показать фото этого человека и узнала в нем героя своего интервью Алексея Хабибуллина. Через несколько дней они созвонились.