Пожар, разгерметизация станции и отравления: проживший на станции «Мир» рассказал, как провел полгода в космосе

Корреспондент NGS24.RU побывала на встрече с космонавтом Александром Лазуткиным в СибГУ имени Решетнева. Журналисты и студенты поговорили с Александром Ивановичем о том, как попасть в космос, о страшных ситуациях на орбите, о проблемах в отрасли и о многом другом.

— Вы с детства мечтали стать космонавтом? Как вы к этому готовились и прошли отбор?

— Да, с детства я читал фантастику про космонавтов. А когда подрос, зачитывался биографиями космонавтов. Вообще, я очень хотел быть военным летчиком, а уже потом переучиться на космонавта. После школы я поступил в МАИ, хотя никогда не хотел быть инженером.

Когда я записался на космическую подготовку, меня отговаривали. Сказали: «Ты понимаешь, куда идешь? Где ты, а где космический отряд?» Но я рискнул и пошел. Меня несколько раз списывали на комиссиях: сначала — по слабой вестибулярной устойчивости, потом — по сердцебиению. Я лечился, тренировался, шел на комиссию снова. А когда прошел почти всех врачей, пришел психолог, посмотрел на меня и сказал: «Вы не годны. Вы понимаете, что космонавты должны выполнять приказы?» Я говорю: «Я буду выполнять приказы». Он ответил: «Но вы же не служили. Вы будете думать, а там должно быть всё строго». Мне повезло, что врачи тогда исключили психолога из этого списка.

— В полете, в котором вы были, случилось несколько серьезных проблем: пожар, разгерметизация станции. Страшно ли вам было? Какая ситуация была самой сложной и опасной?

— Это были тяжелые внештатные ситуации с точки зрения стороннего зрителя. Но нам на станции было не так сложно с этим справиться. Нас готовят к таким работам, и мы знаем, как с этим бороться. Поэтому, когда возник пожар, мы не бегали по станции с криками «Караул, спасайся кто может!» Все были спокойны.

Пожар был сильный: у нас горел корпус стальной шашки. Такого пожара до нас ни у кого не было. Температура горения — 1200 градусов, а алюминиевый корпус станции толщиной примерно 3 мм. Тушили мы его по команде.

Когда пожар случился, мы даже не знали, могли ли мы дышать этим воздухом. Мой командир (Василий Циблиев. — Прим. ред.) отравился этиленгликолем. Это ядовитая жидкость, которая текла в трубах корабля в качестве техноносителя. Трубы лопнули, и Василий буквально нырнул головой в облако этиленгликоля. Он крикнул: «Саня, полотенце!» И я увидел, что он весь в этой жидкости. А она настолько ядовитая, что мы должны работать с ней только в респираторах и перчатках. Мы всё смыли, но ничего не сообщили на Землю.

Уже на следующий день командир перестал говорить длинные предложения, хотя в целом разговорчивый человек. Он говорил только «да» или «нет», не мог есть. Я говорил: «Вась, давай я помогу, хоть радиосвязь буду вести». Он в ответ только мотал головой. Через три дня он впервые улыбнулся. А потом он рассказал: «Не знаю, что со мной было. Язык как будто распух и не ворочался, и мне становилось всё хуже. Я понял, что умираю». И он начал мне писать письмо, что я должен буду делать, если он умрет. Хотя при этом он не сообщил на Землю и не сказал ничего мне. В то же время с нами был американец, который говорил: «Вы не понимаете, чем мы дышим. Это скажется потом на нас, мы должны возвращаться на Землю». А вот Василий решил идти до конца и остаться на станции.

Столкновение с кораблем «Прогресс» и разгерметизация были неожиданными, как и все нештатные ситуации. Резкий удар, начало уходить давление. Я ни о чем не думал, в голове была одна фраза: «Надо успеть». Руки сами делали всё нужное. Я расстыковывал кабели, один из которых с трудом нашел. Закрыли люк, держу его руками, слышу — командир контролирует давление и несколько раз называет одни цифры. Значит всё: воздух перестал уходить, мы спасены. Я убираю руки от этого люка, смотрю, а кончики пальцев дрожат. Страха нет, а пальцы дрожат. Потом дрожь по всему телу пробежала. Вот такая реакция на стресс.

При приземлении удар был страшный, никто еще не бил корабли так сильно. У нас не сработали механизмы мягкой посадки. Перегрузка длится доли секунд, но она такая жуткая!

Страх приходит потом. Когда мы сели, стали разбирать происшествие по косточкам и поняли: если бы мы сделали что-то не так или корабль столкнулся по другой траектории, нас бы уже не было. А потом подумали: «А чего бояться? Ведь всё уже прошло».

Страшнее всего для нас было недопонимание с Землей. В какой-то момент все почувствовали, что на Земле начинают обвинять экипаж. Только когда у Василия начались проблемы с сердцем, на Земле обратили на это внимание. Руководство вышло на связь и стало говорить: «Мужики, всё нормально, такой полет может дать шаг вперед развитию космонавтики».

— Как вы себя чувствовали на космической станции? Были ли проблемы со здоровьем?

— Первые полтора часа были только радость, восторг и невесомость. Потом стало тошнить, заболели голова, спина. А потом становилось хуже. Я даже пожалел, что стал космонавтом. В какой-то момент мне показалось, что умру сегодня ночью. А лекарств у нас тогда не было. У американцев были, а наши врачи считали, что организму надо привыкать к невесомости самому. Если бы я обратился на Землю с жалобами, мне бы ответили, что нет еще того человека, который умер бы от невесомости. Мне совсем не хотелось быть первым таким человеком.

Стало легче только тогда, когда я смирился с тем, что умру. Но все по-разному привыкают, кто-то даже не замечает перегрузок. Потом всё стало нормально, я стал летать, радоваться невесомости, с удовольствием спал на потолке.

— Что делать, если человеку в космосе плохо?

— Мы проходим специальную подготовку. Можем наложить жгут, остановить кровотечение, зашить рану. В полете идет оценка, сразу тебя высаживать на Землю или можно подлечить. Было крайне мало случаев, когда космонавтам нужна была срочная медицинская помощь и прекращали экспедицию. Ну и врачи просто не выпустят тебя никуда с такими серьезными проблемами со здоровьем.

— Что из еды самое вкусное в космосе? Менялись ли у вас вкусовые предпочтения на корабле?

— Домашняя еда лучше, но космическая — тоже вкусная. Предпочтения не изменились, хотя я ждал этого. Видимо, это что-то индивидуальное. Что касается вкусов, я тут неинтересный человек. Я не люблю только молочную пенку, а ее в космосе нет.

— Чем вы занимались в свободное время на орбите? Есть ли выходные у космонавтов?

— В свободное время можно слушать музыку, смотреть фильмы. Сейчас вообще легко: повесил компьютер на стену — и смотри всё что угодно. Но в нашем полете было мало свободного времени. Я очень хотел полететь во второй раз, чтобы просто сравнить мой полет и более спокойную обстановку. Выходные у космонавтов, как и на Земле, в субботу и воскресенье. Рабочий день по будням длится 8 часов.

— Что вы посоветуете школьникам и студентам, которые мечтают стать космонавтами? Что для этого нужно делать?

— Я никому не советую пойти в космонавты. Потому что это сложно, трудно, опасно. Там есть много минусов, которые вы не видите, но которые могут испортить вам жизнь. Вот, например, вы попали в отряд. Но вы всё равно можете не полететь, потому что шансы, что вас отберут в космонавты, — 50/50. Нужно очень много учиться. В отряде ты должен всё знать, всё делать и отвечать только на пять. Для меня это было самым сложным моментом подготовки. Я никогда не любил отличников. Учился хорошо, но мне мама никогда не говорила: «Саша, учись на отлично». А в отряде всё надо знать на отлично. Всё свободное время отдается учебе, не справляешься — всё, иди отсюда. Там никто никого не держит. Собеседования длятся очень долго — я, например, как-то сдавал экзамен два часа. Там проверяют не то, что ты знаешь, а ловят на том, чего ты не знаешь. Могут даже спросить эпизод из прочитанной книги.

А если вы хотите полететь и не полетите, что тогда? Прожили жизнь зря? Вам никто не будет какие-то льготы даже давать за то, что вы побывали в отряде и не полетели.

Но если вы полетите — вы поймете, что стоило пройти всё трудное и плохое. Вот космические туристы платят 20 миллионов долларов за полет. Это такие деньги, на которые можно жить всю жизнь. И, если бы в отряде мне дали чемоданчик с 20 миллионами долларов и сказали: «Он твой», а потом сказали бы: «Хочешь полететь — плати», я бы, наверное, взял деньги. Но когда я слетал, то понял: нет тех денег, которые я не отдал бы за полет. Нет цены тем ощущениям, которые ты испытываешь в космосе. Правда, столько может отдать только больной человек. Больной космосом. У нас никогда нет разговоров о том, что ты получишь после полета, какой звездой станешь. У космонавта только одна мотивация — полететь.

— Какие самые дурацкие мифы вы слышали о космосе?

— Что американцы не были на Луне. Обычно это говорят те, кто вообще не знает о космосе и никогда не был. Такие люди обычно говорят, что они лучше разбираются, как там всё устроено.

— У нас сложные отношения с США. А на МКС наши космонавты и астронавты NASA работают вместе. Как думаете, будет ли разделение?

— Мы готовимся к созданию новой станции, как и китайцы. От разделения с МКС можно найти и плюсы — может появиться наша национальная пилотируемая программа. Она была у нас, когда работала станция «Мир», а потом началась только международная программа. Все научились делать космические корабли, и сейчас уже можно разойтись. Например, мы можем перевестись на другую орбиту и достраивать там станцию.

— Назовите самые серьезные проблемы в российской космонавтике. Сильно ли по ней ударят санкции, выдержит ли отрасль?

— Я бы сказал, самая серьезная проблема наблюдается не только в российской космонавтике, но и во всём мире. Это образование. К сожалению, его уровень сейчас снизился, а это плохо. И такие плохо образованные люди приходят в том числе в космическую отрасль.

Что касается санкций, отрасль всегда была сугубо национальной. Это самостоятельная организация, в них обычно нет расчета на чью-то помощь. Мы строили станции и в гораздо худших условиях, так что нужно вспомнить и делать то, что мы уже делали раньше.

— Почему частных российских компаний нет в космосе? Возможен ли такой проект?

— Да, всё возможно. Частные компании уже появляются.

— Но мы не слышим о них.

— Потому что они еще не стали известными. Ребята из частных компаний только начали этим заниматься. А Илон Маск живет в той стране, где много лет практически вся промышленность частная. Поэтому, думаю, всё у нас будет.

В 1963 году в Красноярск прилетал сам Юрий Гагарин. Несколько лет назад NGS24.RU сделал подборку исторических снимков визита первого космонавта в наш город.