Почему платить женщинам за домашнюю работу — хорошая идея: лекция политолога Екатерины Шульман

Юбилейная, пятнадцатая Красноярская ярмарка книжной культуры прошла на прошлой неделе. Одним из хедлайнеров события стала известный политолог, публицист и автор YouTube-канала на полмиллиона подписчиков Екатерина Шульман. Она собрала аншлаг на двух своих публичных встречах. Видео разговора на тему «Новые взрослые» вы можете посмотреть на ее канале, а мы публикуем расшифровку второй, не менее интересной беседы — «Изменение гендерного баланса на рынке труда в постсоветской России». Модерировала встречу одна из создательниц проекта о женщинах-экспертах She is an expert Нурия Фатыхова.

Нурия Фатыхова. Я начну с аргумента против прогрессистской позиции. Часто нам кажется что сейчас, в 21-м году 21-го века, мы апофеоз гендерного равенства, мы в той точке наивысшего равенства между мужчиной и женщиной. Но если тщательно изучать историю, а самое главное — сменить перспективу, мы обнаружим, что в разных культурах в разное время мужчины и женщины какие-то привилегии приобретали, какие-то теряли.

Например, на этой книжной ярмарке есть книга Галины Ульяновой про купчих, предпринимательниц в России XIX века. В ней Галина обнаруживает, что законодательство России в XIX веке, например, разрешало женщинам работать, во-вторых, тщательно охраняло женский капитал. Всем, что женщина зарабатывала, она имела право распоряжаться полностью. И даже были судебные процессы — женщины судились с мужьями, которые растратили деньги. А потом, мы понимаем, всё изменилось. В XX веке в некоторых странах женщины не могли пойти на работу без разрешения мужа.

Я к тому, что, говоря сейчас, давайте не думать, что мы самые развитые. Возможно, сейчас женщины наиболее образованы, чем когда-либо в истории, но, возможно, сейчас гендерная дискриминация проявляет себя больше всего, потому что появились такие феномены как капитализм, цифровизация, национальные государства.

Екатерина Шульман. И все они вместе сговорились угнетать женщин (улыбаясь). Тема, как только она была сформулирована в качестве предполагаемой темы дискуссии на ярмарке, меня очень заинтересовала. Хоть и кажется, что она не имеет прямого отношения к книжной культуре, но на самом деле имеет и, что важнее, очень входит в сферу моих интересов, потому что трансформация труда — то, что происходит с нашим понятием о занятости, с формами, в которые выливается наша работа, как она меняется — это очень интересный процесс с важными и пока не до конца понятными социально-политическими последствиями. И доля женского труда в этих трансформационных процессах тоже, так скажем, одновременно важна и до конца непонятна.

Меня как политолога всегда интересует меняющаяся часть: то, что происходит, и то, что еще не закончилось. По счастью, наш социально-политический процесс не заканчивается никогда, всегда будет за чем наблюдать и о чем исследовать. Но сейчас мы имеем дело с бунтующей реальностью, о которой, с одной стороны, хочется говорить, с другой, надо говорить аккуратно, потому что контуры ее мы различаем еще очень-очень неясно.

И здесь мне бы хотелось начать с какой-то общей рамки. Вы упомянули сразу несколько таких точек, внутри которых происходят названные процессы. Но вы сказали о том, что в России было разное законодательство на протяжении всей ее истории и разные практики, в том числе женского участия, женского вовлечения в экономический процесс. Вообще некоторый вред этому гендерному дискурсу наносят многочисленные заимствования, прикладывания реалий и понятий других социальных систем к нам. Мы во многом отличаемся от тех стран, которые и развитее, и богаче, и воспринимаются как более прогрессивные по сравнению с нами. Поскольку наши понятия о прогрессе во многом линейные, то нам кажется, что прогресс в одной сфере автоматически означает прогресс в другой, не говоря уж о том, что прогресс, где регресс очень зависит от точки зрения.

Что я имею в виду и что применительно к рынку труда? Мы с вами не до конца осознаем, что в странах Европы и Северной Америки женщины вышли на рынок труда в качестве базовой практики после Второй мировой войны. Притом что в России это произошло с 1917 года. Хочешь не хочешь — все работали, мужчины и женщины. Точно так же, как всеобщее избирательное право появилось в 1918 году, а во многих других странах оно появилось несколько позже. Точно так же и это недобровольное и обязательное присутствие женщин на рынке труда для нас более привычная практика, чем для тех стран, еще раз скажу, богаче и благополучнее нас.

При этом то, что называет стеклянным потолком, сохраняется у нас в полной мере. И прямо сейчас мы статистически можем его наблюдать. То есть ближе к земле будет очень много работающих женщин. Чем выше мы поднимаемся, тем меньше мы видим их на руководящих позициях. Если посмотреть на такие традиционно женские сферы, как образование и медицина, то мы будем видеть почти только женщин в детских садах, почти только женщин-медсестер, много учительниц, много женщин-врачей. Меньше женщин — директоров школ, очень мало женщин — ректоров вузов, мало женщин — главврачей в больницах. И так во всем. На различных уровнях государственного управления: муниципальная власть — весьма женская, но женщин-мэров мало, и как-то предпринимаются усилия, чтобы их стало еще поменьше. Женщина-губернатор и вовсе только одна. Нам на это скажут: «Зато у нас есть председатель Центрального банка и спикер верхней палаты». Всё это очень мило, но моя мысль состоит в том, что прогресс здесь не совсем линеен и не совсем правильно располагается по поверхности.

Советская власть декларировала гендерное равенство, защиту прав женщин, освобождение женщин от домашнего рабства всякими разными методами, в частности, лишением их своего собственного жилья и своего приватного пространства, но тем не менее лозунги такие декларировались. И женское присутствие в органах власти, может быть, декоративное, но в советские годы практиковалось. В результате в 90-е годы у нас при обвальном освобождении от тех ограничений, что советская власть накладывала, произошел своеобразный регресс в этой специфической сфере. С одной стороны, у нас не было сексуальной революции 68-го года, поэтому в своеобразных формах эта самая революция свершилась в 90-е. И то, что в западных странах уже считалось неприличной объективизацией женщин, у нас было протестом против советского ханжества. То, что некоторые представители этих поколений называют своим либертенством, этой специфической половой свободой, это чуть ли не воспринималось как некий протест, в том числе протест политический.

Одновременно с этим новые экономические возможности дали людям шанс зарабатывать и держать своих женщин дома, что при советской власти было затруднительно. Это была исчезающе малая практика: жена-домохозяйка — это удел очень немногих. После 90-х годов этого стало в большей степени, возникло ощущение, что эта традиционная семья, в которой муж — добытчик, а жена хранит очаг в виде микроволновки, возвращается. Одновременно свободное информационное пространство принесло нам феминистический дискурс, понятие о правах, понятие о гендерном равенстве не в советских терминах, а в новых.

Шли годы, смеркалось, прошли 90-е — наступили 2000-е, прошли и они, наступили 2010-е. Мы, несмотря на то что экономика продолжает быть во многом ресурсно-ориентированной, вползли за всем миром в экономику постиндустриальную — в экономику услуг, в экономику коммуникаций. Стало больше и видов, и форм занятости, и профессий, и форм, никак лучше не выразишься, в которых люди работают и зарабатывают. Отношения между работником и работодателем стали под влиянием этого трансформироваться. Это дало женщинам возможности работать тогда, когда они раньше работать не могли, — в условном декрете (понятие декрета тоже очень сильно размылось в том числе благодаря ослаблению социальных гарантий и новым возможностям работодателя и новой уязвимости работника) стало можно работать из дома, а к 2020-му все оказались в роли работающих из дома в декрете. Вся страна в этот декрет попала.

Кроме того, несмотря на продолжающуюся экстрактивность нашей экономической модели, всё же социальная сфера становится большим, объемным работодателем. Я напомню, что в США на 2019 год образование и здравоохранение были самыми занятыми сферами — сферами, в которых было занято наибольшее число работников обоих полов. У нас это еще не так. Но у нас сейчас, по данным Росстата, две самые популярные профессии — это водитель и продавец. Это не выглядит очень социально, но обращу внимание на то, что это тоже не занятость в производстве. Если сложить всех работников и всех работников педагогической сферы, эта обобщенная сфера занятости по числу работников выйдет если не на третье, то на четвертое место точно. Это область, в которой всегда много женщин. Также понятно, что эта область растущая, она будет требовать всё новых рабочих рук.

Кроме того, есть сфера НКО, третий сектор. Некоммерческие организации как сферы занятости преимущественно сфера женская. И вот тут, кстати, мы видим в гораздо меньшей степени стеклянный потолок. Если вы видите, в НКО работают женщины, их создают женщины, и женщины их же возглавляют. Может быть, это так только пока, эта сфера воспринимается как то, что бабоньки занимаются сирыми и убогими, такая у них натура, они вообще имеют склонность к обслуживающему труду. Поэтому пока там много женщин. Когда станет понятно, что там есть настоящие деньги и политическое влияние, возможно, положение начнет каким-то образом меняться. Возможно, когда это дойдет до лиц, принимающих решение, чтобы эту ситуацию поменять уже было трудно, важно занять командные позиции, пока еще никто не понял, что они командные.

Нурия Фатыхова. Хотела бы пример привести еще с одной профессией, которая сегодня воспринимается как мужская, — это программист. В середине XX века программистками были в основном женщины, считалось, что это обслуживающая профессия, ей посвящали статьи в журнале «Космополитан» в Америке. Как только стало понятно, что эта профессия про деньги, как только она стала легче, — появились компьютеры, и не нужно сидеть и на листочке применять математические модели, женщины стали вымещаться.

Екатерина Шульман. Понимаете, да, к чему это клонится? Там, где работать особо не надо, а деньги получать можно, там мужчины сразу в массовом порядке приходят. Это тоже, что называется, надо иметь в виду. Потому что каждый бы так себя вел, если бы обладал социальным влиянием и политической властью. Это то, как ведут себя привилегированные группы, — берут то, что выгодно брать.

Объективности ради, что касается женщин в программировании. Существует статистика по странам по занятости в STEM (Science, Technology, Engineering and Mathematics — наука, технологии, инженерия и математика). Парадоксально выходит, что в тех странах, где получше с гендерным равенством, например в Скандинавии, процент женщин в этой сфере меньше, чем в Алжире. Если быть человеком, наполненным гендерными предрассудками, можно сказать, что там, где женщинам хорошо живется и предоставляется возможность самим выбирать, — они выбирают пирожки печь и дома сидеть, чем заниматься такими утомительными вещами. Есть другое объяснение: если ваши права обеспечены социальным порядком и вам не грозит, например, принудительное замужество в малолетнем возрасте, вы действительно не будете стараться пробиться в эти «мужские» сферы, потому что и без дополнительных усилий вам будет житься достаточно безопасно. А если вы в условном Алжире, вы имеете очень серьезный стимул выучиться, пробиться и попасть в эти области, потому что там с вами будут обращаться как с равным, как с человеком. То есть не так всё линейно в этой сфере.

Возвращаясь к российскому законодательству, в том числе дореволюционному, оно очень удивительно. Понятно, что это касалось преимущественно дворянства и в меньшей степени купеческого сословия, но то, что в России дворянки владели собственностью, изумляло наших западных соседей на протяжении столетий. Приданая деревня, которую получала дворянская девушка при замужестве, оставалась ее собственностью и она ею распоряжалась. Это касалось не только тех, кто остался без мужа по какой-то причине, но и в браке она продолжала владеть своей собственностью.

Поэтому, кстати, становились возможными такие явления, как в случае с матерью Тургенева. Его жалели по поводу того, что у него такая злая мать. Она действительно была своеобразной женщиной. Но посмотрим на юридическую сторону: Тургенева, оставшись вдовой, владела всей своей собственностью, своими крепостными, а дальше наделяла своих сыновей чем-то в зависимости от настроения. В итоге Иван Тургенев и его брат прожили на птичьих правах, пока их мать не умерла и они не вступили в наследство. Притом что если бы дело происходило в Англии, то в 21 год каждый бы получил свою долю, она бы получила то, что называется вдовьей долей. В этом случае обычно вдова живет в доме сына, и уже он решает, сколько ей выделить на ее личные расходы. В мемуарах сестер, приехавших в Россию из Англии и живших при семье Екатерины Дашковой (писательница, подруга и сподвижница Екатерины Великой. — Прим. ред.), это изумление возникает, что женщина сама распоряжается своим имуществом. Еще раз повторю, что гендерное равенство и гендерные права — штука нелинейная.

Нурия Фатыхова. После крушения соцблока большое количество женщин, насильно втянутых в рынок труда, выбирают другой социальный лифт — выйти замуж за богатого мужчину и заниматься красотой и так далее. И я просто думала, с чем это может быть связано, и совсем недавно узнала, что закон о равной оплате труда был предложен еще в 50-е годы и его подписали все страны, в том числе Россия. Но как известно, гендерного равенства по оплате труда нет нигде. В 90-м году Россия начала вести статистику, и на момент крушения Советского Союза оказалось, что гендерный разрыв в оплате труда существовал. Женщина, которая должна работать, всё равно получает меньше мужчины и думает: может, мне не так надрываться, а найти богатого мужа и пусть он обеспечивает.

По последним данным, в России мужчины получают на 39% больше, чем женщины. Почему? Мне кажется, это связано с нашей историей.

И маленький исторический факт про писателей и писательниц: когда вы рассказывали про мать Тургенева, я вспомнила, что есть такой стереотип, что раньше почти не было писательниц. Оказывается, мать Алексея Толстого, известного писателя, была сказочницей, и, пока не умерла, она полностью обеспечивала себя за счет гонораров от опубликованных книг. И, когда она умерла, Толстой вернулся уже в советскую Россию и продолжал жить на гонорары от ее книг.

Екатерина Шульман. Вообще, знаете, женщины больше работали, чем обычно полагают, и в том числе в те эпохи, которые мы считаем эпохами гендерного неравенства. Дискриминационное английское законодательство я уже поругала, но феномен писательницы, которая зарабатывает своими трудами, очень английский. Например, Френсис Берни, старшая современница Джейн Остен, писательница, написала роман «Эвелина» и издала его анонимно. Он вышел и имел большой успех, и она получила за него 200 фунтов. И ее друг Сэмюель Джонсон, известный просветитель, сказал ей: «Хорошая сумма для девушки, которую она заработала, спокойно сидя в комнате у камелька». Ему не казалось удивительным, что он сам сидел и зарабатывал, сидя в комнате у камелька.

Тем не менее эти заработки были и вполне существенными. Мать писателя Энтони Троллопа Френсис Троллоп, оставшись вдовой с большим количеством детей, начала зарабатывать писательством и написала большое количество романов, путевых заметок, учебников по хорошим манерам. Ее сын, наверное, смотрел на ее пример — он тоже был трудолюбивый писатель.

Вообще говоря, исследования говорят, что женщины работали и в промышленности, и до промышленной революции, и в шахтах трудились. Просто, понимаете, историю пишут победители, а также историю пишут те, кто умеет писать, и пишут то, что считают важным, и то, что им видно. И поэтому многие вещи выпадают. И мы возмущаемся фильмами, которые, на наш взгляд, неправильно выражают историческую реальность, забывая, что, например, Средневековая Европа была гораздо более расово разнообразна, чем мы себе представляем. Просто людей другого цвета не очень изображали на гобеленах и на картинах рисовали, и поэтому их не видно. Но они были. И когда историки начинают смотреть на исторический период не через мемуары и официальные хроники, а через хозяйственные документы, обнаруживают много всего интересного: и расовое разнообразие, и женский труд, и женскую власть. Просто это не отражается в тех источниках, которыми обычно пользуются.

Это был исторический очерк, теперь все-таки возвращаемся к современности. Интересно поговорить о том, что последние два года выявили в процессах трансформации труда, в том числе женского труда и женского вовлечения в труд. Процессы эти шли долгое время, но не были так видны, пока не наступила чрезвычайная ситуация, которая делает наглядным то, что было раньше невидимым. Я сказала, что весь мир оказался в ситуации женщины, которая вынуждена работать в декрете. Я, когда собиралась на эту дискуссию, включила телевизор для фона в гостинице и обратила внимание на рекламу успокоительных таблеток с лозунгом: «Работа и пеленки сошлись на удаленке». И там была изображена такая замученная тетенька, которая пытается работать за компьютером, на голове у нее скачут двое детей, и она из-за этого раздражается. И ей рекомендуют попить таблетки и успокоиться — и проблема же в том, что женщины излишне раздражительны, а не в том, что на них излишние нагрузки возлагаются. И в последнем кадре она, успокоившаяся, причесанная, и дети у нее спокойные, и стоит мужское изображение, ручкой машет — слава богу, ему спокойная жена досталась.

Почему-то эти сверхнагрузки, совмещение домашней и рабочей смен считаются массовой культурой преимущественно женской долей. Притом что все люди оказались заперты дома полностью или частично и мир увидел, какой объем бесплатной работы должен быть совершен, чтобы платная работа сделалась возможной. Сколько нужно сделать, чтобы мы могли работать за деньги? Эта бесплатная работа, этот воспроизводящийся труд был и остается преимущественно женским.

Обратите внимание, как рекламируются службы доставки еды и продуктов. Это подается как освобождение женщины от кухонного рабства, но заказ делает женщина, решение принимает она. То есть менеджерская функция остается за ней, но она может сама не готовить, а может заказать суп в картонной коробочке в доставке.

Что мне кажется здесь важным, кроме вот этих обычных ламентаций о том, что женщины всегда работают больше. В постиндустриальной экономике мир стоит перед проблемой универсального гражданского дохода, или это проблема вовлечения потребителя в потребление путем выплаты ему каких-то денег за что-то. Я понимаю, что это звучит малопонятно и утопично, особенно там, где мы находимся. Базовый доход обсуждается не первый год, и целый ряд экономических экспериментов в ряде стран проводилось. В период пандемии многие страны начали выплачивать людям и предприятиям деньги, чтобы поддержать их в локдауне. Это приближает эту практику к реальности, делает ее пережитым опытом, а не просто рассуждения экономистов и социологов о том, что будет, если давать людям деньги. Вот есть индустриальная экономика, экономика производства, она переходит в экономику потребления. Производство автоматизируется всё в большей степени и удешевляется. А люди переходят к сектору услуг. И хотя образование и здравоохранение у нас не принято называть сферой услуг, но неважно, как именно назвать, понятно, что имеется в виду. То есть люди коммуницируют друг с другом, оказывают друг другу услуги и получают деньги за это, а производство делегируется автоматам. То, что может быть роботизировано, будет роботизировано, за человеком останется коммуникативная и управленческая функция.

Темная сторона в том, что не сбылась мечта утопистов, в мире автоматизации свободного времени в большом количестве человечеству не предоставлено. Рабочее время расползается на всё время, потому что это уже не смена у станка и всё меньше высиживание в офисе определенного количества часов, но это постоянное нахождение на связи, постоянное вовлечение человека в коммуникативный процесс.

Закончу свою мысль тем, что к базовому доходу в его ныне понимаемой форме было много претензий, они сводились к тому, что он будет поощрять паразитическую психологию, люди разленятся и перестанут работать, а неработающий человек плохо себя чувствует. Мы существа социальные, мы хотим не просто общаться друг с другом, но и признание у себе подобных, хотим видеть свою пользу, величие, социальный статус. Это верхушка пирамиды Маслоу. Есть печальные эксперименты, которые ставила сама жизнь, когда, например, в маленьком городке закрывалось предприятие и люди оставались без работы. Отрицательные последствия для людей — алкоголизация, суициды, рост числа насильственных преступлений — начинались раньше, чем заканчивались деньги. То есть это не объясняется напрямую нищетой. Это объясняется чувством социальной оторванности.

Эта претензия к базовому доходу может быть снята через привязку этих выплат к каким-то неоплачиваемым функциям. Человечество в эту сторону думает и к этим практикам придет. Например, есть проблема здоровья и расходов на здравоохранение от того, что люди неправильно питаются. Представьте себе целевые выплаты людям за то, что они будут готовить дома. Вы готовите здоровое питание для семьи, снижаете расходы на преодоление последствий дурного питания, вам за это сколько-то выплачивают. Или в моменты пандемии родители обнаружили на себе ответственность за образование своих детей. Это может оплачиваться в каких-то формах полностью или частично подобно тому, как оплачивается труд опекуна.

Недавно в соцсетях началась достаточно содержательная дискуссия о неразнице в выплатах между родителями ребенка-инвалида и опекунами. Если вы со своим ребенком живете дома, то ваши выплаты ничтожны и заканчиваются в 18 лет. Если вы берете такого ребенка из детского дома, вы получаете совершенно другие деньги и считаетесь замечательным человеком, в то время как родители подвергаются социальной стигме, потому что считается, что родители виноваты в том, что у них родились больные дети. Это я к тому, что поиск форм оплаты ныне неоплачиваемого труда является разговором насущной экономической необходимостью.

Нурия Фатыхова. Хотела бы проиллюстрировать цифрами, что значит домашний неоплачиваемый труд. Я думаю, даже те, кто не работает, так или иначе работает — обслуживает себя дома как минимум. Немецкое отделение фонда Oxfam, который работает по всему миру, посчитало в прошлом году условно по самой низкой ставке 1 доллар в час, сколько стоит неоплачиваемый труд, который совершает женщина из Индии, Бангладеш, Китая и так далее. И оказалось, что собрался бюджет, который в десятки раз превышает прибыль таких компаний, как Facebook, Google, Apple, вместе взятых. Я к тому, что разговоры о безусловном базовом доходе связаны не столько с гуманизмом и заботой о женщинах и мужчинах, сколько о нашей экономике и эффективности.

Еще такой пример как альтернатива базовому безусловному доходу. Его придумала женщина, лауреат Нобелевской премии по физиологии Кристина Нюслайн-Фольхард, немка. У нее своя лаборатория в Германии, и она заметила, что девушки-аспирантки не задерживаются, когда нужно срочно работать над проектом, и куда-то убегают. Для матерей-одиночек, которым нужно забирать детей, она организовала детский сад, но он не работал до полуночи. Девушки убегают, а мужчины остаются и до полуночи обсуждают новое открытие. И она основала фонд и доплачивает матерям-одиночкам, чтобы они могли решить свою проблему заботы о детях.

Екатерина Шульман. Что касается пресловутого pay-gap (разрыва в оплате), людей, которые оперируют этой статистикой, часто обвиняют в том, что они натягивают цифры на глобус. Понятно, что нет таких трудовых договоров, в которых написано, что если на эту должность поступит мужчина, он будет получать 10 рублей, а женщина 5 рублей. Понятно, что на одной и той же ставке любой занимающий ее работник будет получать одинаково. Но проблема разрыва в оплате состоит в том, что женщинам преимущественно предлагают низкооплачиваемые должности. Это как раз то, о чем я говорила, — поднимаясь по лестнице, мы встречаем всё меньше и меньше женщин. Низкооплачиваемые рабочие места традиционно женские. Когда в этой же сфере, например здравоохранения или образования, начинается подъем оплаты, эти места занимают мужчины.

Другое возражение состоит в том, что якобы женщины не стремятся к карьерному росту, отказываются от рабочих мест, которые предполагают большую занятость и командировки, им это не надо. Но Нурия верно заметила, почему они к этому стремятся.

Почему еще необходимо изобрести приемлемые формы базового дохода — чтобы люди продолжили создавать семьи. Иначе совместное сожительство становится настолько невыгодным, что люди перестанут это делать. И, если мы продолжаем считать семью ячейкой общества, мы должны поощрять женскую экономическую стабильность и самостоятельность, потому что тогда женщины не будут бояться вступать в отношения и брак и заводить детей.

Эта прекрасная женская мечта о социальном лифте посредством замужества, она за последние 20 лет была разоблачена. Люди, которые имеют наивность в это инвестировать, обнаруживают себя в том возрасте, когда уже не могут претендовать на позиции на этом рынке. Что называется, в чем была, остаешься возле шлагбаума своего коттеджного поселка без прав, без профессии, без доступа к детям и имущества. Вот к чему этот социальный лифт сводится. Поэтому, если есть люди, которые питают такого рода иллюзии, не надо — это в высшей степени невыгодно. Если вы хотите подняться на своей миловидности, каждый год будет убавлять вашу рыночную стоимость. Вы никогда не переиграете тех, кто родится позже и будет вас моложе. Но если вы инвестируете в свою профессиональную состоятельность, то каждый год будет работать на вас. Чем вы старше, тем вы быстрее успеете занять социально выгодную позицию и будете выбирать, кого брать на работу, а кого нет, — вы будете привилегированной группой.