«Как ты нас нашел? Да я на мат бежал!»: красноярский санитар вернулся со СВО и поведал истории на грани смерти и военного юмора

Красноярец Владимир Иванов работает санитаром на скорой помощи. Мужчина побывал на СВО в качестве медика, спас не одну жизнь, получил медаль «За храбрость II степени» и за всё время не получил ни одной царапины, только бронхитом переболел. Корреспондент NGS24.RU Кадрия Катцина поговорила с Владимиром о том, как ему приходилось вытаскивать сослуживцев, многих — с того света.

Владимир Иванов (позывной Панда) бывал в Донецке задолго до спецоперации, еще в 2016 году. В тот период он тоже был медиком. И однажды спас бойца с 68 входными ранениями.

— Привозят троих раненых. Первого подводят ко мне, там просто сквозное в руку. Ему уже полностью была оказана помощь бойцами, его товарищами. Я его с чистой совестью отправляю на эвакуацию. У второго бойца достаточно серьезно были повреждены ноги, он уже был готов к эвакуации, то есть его не надо было дополнительно стабилизировать. Представьте себе эту ситуацию: бойцы закуривают, я говорю: «А где третий-то?». Они говорят: «Да он там в машине лежит». А там вторая машина была, «Ланос». Я ее открываю, из машины просто полилась кровь. Просто прямо полилась кровь. Я понимаю, что боец весь в крови, у него крови нет только на лице. И он белый-белый, прямо как стол. Я не могу понять, он дышит или нет. Я подрастерялся тогда, тыкаю его пальцем в плечо. Я говорю: «Как ты?». А он мне шепотом отвечает: «В жопу себе пальцем потыкай. Херово». Я его начинаю смотреть, а он просто весь был в решето: поясница и грудная клетка, то есть практически вся спина — было 68 входящих. Он остался жив, это глубочайшая инвалидизация, ему убирали одно легкое, ему вырезали большую часть кишечника, у него от печени осталась доля какая-то совсем небольшая, одна почка. Такой человек-конструктор, — рассказывает о чудовищном ранении Владимир.

Санитар признается, что единственным способом остановить кровь на тот момент была обычная стрейч-пленка, в которую люди обычно заворачивают еду или чемоданы в аэропорту.

— За отсутствием чего-то прочего мы просто использовали стрейч-пленку. При множественных повреждениях стрейч-пленка, конечно, это грязно, это неправильно в соответствии с академической наукой, но в таких условиях, если бы я его начал бинтовать… Ну, забинтовал бы я его как мумию, он бы вытекал у меня дальше. Мне надо было хотя бы закрыть отверстия со всех сторон. Начал работать немного противошоковыми препаратами, и всё, и мы полетели, — вспоминает медик.

Тогда, в 2016 году, Владимир не знал, что через несколько лет ему придется пережить множество диких ситуаций, связанных с тяжелыми ранениями. К счастью, не своими. За несколько месяцев на СВО в 2022–2023 годах сам Панда не получил ни царапины.

Владимир пошел на СВО после смерти мамы, женщина тяжело болела раком. Сын сидел у постели и ухаживал за ней.

— У меня тогда сильно болела мама, но было уже понятно, что вот-вот. Там онкология была, ее доедало, ну там страшно всё было. Вот и я, объективно оценивая... Ну было понятно, что уже скоро всё. И что, ну как бы, надо собираться, — с грустью в голосе говорит Владимир.

И хоть Владимир для себя четко все решил, пришлось договариваться с супругой. На тот момент у пары уже была маленькая дочка.

— Да, с супругой было сложно договориться, но всё-таки мы смогли. И разговор у нас был о трех месяцах по контракту. Я там пробыл с декабря 2022-го по апрель 2023 года, — вспоминает он.

Красноярец попал в одно отделение со знакомыми.

— Мой знакомый Семен (позывной Куст, красноярские ролевики знают его как Шаграда, дальше Владимир расскажет, как он погиб. — Прим. ред.) формировал отделение, когда я решил пойти на СВО. Мы все были знакомы с ним, но не все были знакомы между собой, такая у нас собралась интересная команда. Мы искали отделение, куда могли бы зайти полным нашим составом, чтобы нас не раздергали по всему батальону, по полкам. И в итоге основная наша часть выдвинулась в ноябре, а я и два моих товарища догоняли их уже в декабре. Мы знали, куда идем, что там за группа людей. То есть, получается, в подавляющем большинстве мы были красноярские, — рассказывает Владимир.

На базе все они проходили обучение. Некоторые моменты молодого санитара смутили.

— 16 декабря нас отвезли на базу подготовки, там учили стрелять из всего, мы сами видели на полигоне, что там есть ЗУшки (зенитная установка), очень злое орудие. Мы попали, скажем так, на очень короткий курс подготовки: 17 декабря у нас было два занятия. Первое занятие было просто роскошное. Товарищ старший лейтенант, который у нас его проводил, это просто человечище. Он показал много новых и актуальных реалий, которых на момент 2016–2017 годов практически не было.

А потом у нас было очень своеобразное занятие по медицине. Его проводил совсем молодой солдат. Он-то считал, что он очень хорошо подготовлен, что он санинструктор. Для меня, как для медика, это были вещи абсолютно дикие. Например, чтобы в культю не попала грязь, на нее нужно натянуть презерватив. Я вам серьезно говорю! Я там чуть в обморок с этого не упал! Один из наших самых старших товарищей у него спросил: «Уважаемый, а вы в жизни презерватив хоть на что-то натягивали?». Мальчик густо покраснел. Да, он говорил и по делу, но местами там была просто откровенная чушь. У меня до сих пор как бы волосы стоят дыбом, когда, знаете, кто-то начинает говорить, что тампон при пулевом ранении — это хорошее средство. На самом деле это просто чудовищно. Он просто будет впитывать кровь и не поймешь, было остановлено кровотечение или нет. Про прокладки я могу сказать только одну вещь — она полезна только в обувь, чтобы хоть как-то ноги сберечь.

В нашей армии есть роскошные специалисты, но уровень подготовки личного состава, вот именно тех, кто в полях, в грязи, он зачастую сильно хромает. Безусловно, даже с прошлой осени многое изменилось в лучшую сторону. Многое. Но зачастую выскакивают какие-то просто реликты, я даже не знаю, как это еще назвать. Времен царя Гороха, — говорит Иванов.

После обучения отряд выдвинулся в одну из деревень в зоне боевых действий.

— Первое время туда что только не залетало. Но наши два поста «конкурирующую фирму» интересовали меньше всего. Да, рядом с нами были прилеты, и на наше очень большое счастье прилеты были не в нас. А что они стремились разбить? Когда начинают разбивать опорные пункты в глубине обороны противника, сторона, которая это производит, готовится только к прорыву. Конечно, психологически это было достаточно неприятно. В одну из ночей, когда стало понятно, что угроза прорыва на нашем направлении очень большая, нужно было максимально возможное количество людей выводить на посты. Один человек стоит «на глазах», ведет наблюдение, двое отдыхают. И вот так мы друг друга сменяем. Потому что всю ночь стоять в одно лицо — это просто немыслимо. Я тогда уже сменился, попил чаю, лег отдохнуть в нашем блиндаже. И прилеты были, но где-то далеко. На нас вышли по связи и спрашивают: «У вас там все нормально?». Ответил мой второй товарищ, который тоже отдыхал: «Ну да, всё нормально, это не по нам». Я уже засыпал, и почувствовал, что прилёт был совсем недалеко, от силы 15 метров. Товарищи, скажем так, более опытные в артиллерии, потом спорили, что же это было — «Цезарь», французская установка, или «три топора» (М777), американская. Прилет был один, но он был такой силы, что деревянные нары просто подскочили вместе со мной. Наш товарищ, который был «на глазах», просто чудом [уцелел], он переходил от точки к точке, — вспоминает об одной из первых ночей на СВО красноярец.

Но чем дальше, тем всё становилось серьезнее.

— У ВСУ есть такой беспилотный аппарат, они его называют «Валькирия». Наши же бойцы его называют «Баба-Яга». Летает он, конечно же, по ночам, он на себе может таскать мины достаточно тяжелые. Когда эта дрянь прилетает — это повод максимально озадачиться. На нем могут стоять и приборы ночного видения, и тепловизоры. И в одну из ночей, когда он прилетел, он начал скидывать мины на блиндаж наших соседей, там были молодые мобилизованные ребята. Я видел тот блиндаж, он был замаскирован хорошо. То есть он сориентировался только по источнику тепла. Когда они начали эвакуироваться из блиндажа и рассредоточиваться, эта «Баба-Яга» просто гонялась за ними по лесу.

Нужно понимать, что здесь, в Сибири, ночи не такие, как там. У нас, сколько живу, даже на Крайнем Севере, где я родился, я не видел таких безлунных ночей. Если это Украина и это безлунная ночь, можно вытянуть руку — и не видно вообще ничего. И вот в такую ночь эта зараза и прилетела.

Ребята от нас были на удалении, мы слышали, что где-то что-то там бахбахнуло, но особо не придали значения. Потому что до этого уже был случай, когда прилетала эта чертова «Валькирия». Нас по связи не дергают, я ложусь отдыхать. И просыпаюсь я от того, что к нам прибежал парнишка от наших соседей и кричит: «У нас там раненый тяжелый!». Я говорю: «С тобой-то что? Ты что так верещишь?». Он руку показал, осколками его посекло. Мы побежали, подлетаем. Сидит боец. В медицине есть такой термин, называется «вынужденное положение», то есть когда серьезно нарушается дыхательная функция, человек занимает вот такое положение, то есть его выгибает дугой и он очень характерно дышит. Я понимаю, что боец именно в таком положении, я вижу, что там достаточно много крови, но активно ничего не бежит. Я спрашиваю: «Куда влетела?», мне говорят: «В спину, но мы там уже рану [обработали], там еще руку повредило, мы кое-как остановили кровь». [Я понимаю, что] в случае повреждения магистральных сосудов он бы уже умер. Ну и я [подумал], что наверное там окклюзивную повязку наложили. Я опускаюсь к бойцу, перед ним на колени встал, начинаю ему осматривать руку и понимаю, что он дышит и это похоже на бурление воды в стакане. Я переспрашиваю: «Вы ему точно повязку как надо сделали?» Отвечают: «Да-да-да, мы все сделали». Я ему поднимаю тельняшку, а у него здоровенное входящее отверстие, больше фаланги моего большого пальца, с неровными краями. И они с перепуга ему туда напихали влажных салфеток. Ну они как могли пытались оказать ему помощь. Ужас. Мы выдираем эти салфетки, начинаем накладывать окклюзивную повязку.

У бойца тогда сошлись звезды. Пока мы добежали к нему, пока я начал помощь оказывать. И как нас в темноте полной нашел еще один наш медик, для меня остается загадкой. Я его потом спросил: «А ты нас как нашел-то?». Он говорит: «Да я на мат бежал!», — вспоминает Панда.

Того бойца передали эвакуации, он жив. А вот награду свою Владимир получил по другому поводу и это была еще одна жуткая история в его медицинской практике.

— 1 февраля на участке, где мы стояли, мы оказывали посильную поддержку бойцам из Башкирии и «Ахмата». Нахождение на передовой, в принципе, это максимально сложный квест. Так или иначе были раненые, их стаскивали к нам, потому что медиков под рукой больше не было. Плюс у нас был свой трансфер под эвакуацию. В этот день началось наступление. Была одна история с БМП, которая подорвалась на противотанковой мине. Мы несколько раз предлагали осуществить туда выход, посмотреть, что с экипажем, а ответ был всегда один: «Экипаж эвакуирован». Через сутки после того, как она подорвалась, пришли специалисты из того подразделения и говорят: «Бэху надо проверить, экипаж-то без вести пропал».

Наше отделение и ребята из «Ахмата» вместе с теми специалистами выдвинулись туда. А было холодно, за -20 градусов, и вероятность выжить в железной коробке при такой температуре воздуха за сутки стремится к нулю. Это практически нереально. Они смогли найти способ в нее [искореженную БМП] забраться, потому что очень сильно были повреждены люки. Пока ее вскрывали, решили, что там два «двести» [погибших]. Первого бойца просто выковыривали оттуда, потому что там была травматическая ампутация ноги, Видимо, у него была очень сильная контузия, он пытался выползти и даже жгут себе не наложил. Он просто вытек и умер. Его вытащили и сунулись ко второму, а второй живой!

Я говорю: «Срочно несите его ко мне». Его приносят, он глазами хлопает. Я понимаю, что он в сопоре*, то есть очень серьезно заторможен, он мог отвечать только либо своим именем, либо «да», либо максимально неразборчиво. И чудо из чудес, что он был стабилен. Как так сложилось, что человек с контузией смог пережить сутки в таком переохлаждении?! Там, скорее всего, два состояния друг друга скомпенсировали. Потому что при контузии, если человеку не окажут помощь, у него разовьется отек мозга, который его и погубит. Отек мозга не развивается при переохлаждении. И представьте, насколько должны были звезды сойтись, что и контузия, и переохлаждение, и он стабильный.

Мы оказали помощь, полетели в госпиталь. Через месяц, наверное, он через свое командование передавал нам большой привет, что он жив, здоров, и спасибо мужикам, которые вытащили и вывезли. Мне хочется надеяться, что, может быть, правнуки этого человека, который чудом остался живой, средство от рака изобретут, — рассказывает Владимир.

8 февраля сам Панда попал под обстрел, но, как заговоренный, не получил ни царапины. И снова спас человека — 23-летнего мобилизованного.

— Я оказался в составе группы, которая должна была выдвигаться на новое место, и получилось так, что мы попали под обстрел. Это были только-только отбитые территории. По нам сначала работал миномет, потом начал стрелять танк, мы начали рассыпаться по лесу. Я немаленький, а в броне, в бушлате превращаюсь просто в какого-то пингвина необъятного. По нам работали с достаточно близкой дистанции, потому что обычно, когда мина летит, ее слышно, есть несколько секунд, чтобы упасть на землю. Скорее всего, у нас над головами висел какой-то БПЛА. Идут прилеты один за одним, я увидел одно из самых широких деревьев и встал к нему боком. Напротив меня, через дорогу, стоял один из наших бойцов. И он движется в мою сторону. Осколки летят, а этот просто мне навстречу идет, знаете, как по набережной. Ему я покричал, товарищи покричали: «Падай!», а он просто не оценил то, что происходит. И вот он споткнулся, оступился, у него по ноге начинает растекаться кровь, а обстрел продолжается.

Я перематерился, я там всё проклял, побежал за рюкзаком с медициной, потому что я его с себя скинул, когда мы начали рассеиваться. Вернулся к нему, а он стоит и просто смотрит на ногу в ступоре. Я его посадил за дерево, начинаю оказывать помощь, там завязался стрелковый бой. Я его прислонил к дереву полулежа, разрезал штанину. Повреждение было с внутренней стороны верхней трети бедра. То есть в теории и на практике, как правило, это катастрофа. Потому что есть у нас паховый канал, где проходит магистральная артерия, магистральная вена, плюс еще нерв там проходит. При повреждении этих сосудов человек имеет все шансы просто вытечь за минуту.

У него пошло максимально удачно, магистральные сосуды повреждены не были. Я ему пытаюсь остановить кровотечение, а он лежит, постоянно ворочается. Я голову поднимаю, говорю: «Что ты, твою мать, делаешь?», он говорит: «Я прилеты смотрю». А прилеты очень близко, меня во всем снаряжении, с броней от этих взрывов подбрасывало. А он еще голову высовывает, зараза. Я вернул автомат к себе, чтобы в случае чего быть готовым открыть огонь. Спрашиваю его: «Куда автомат дел?», он говорит: «За деревом стоит». Я говорю: «Ты его в руки-то возьми», он говорит: «А зачем?». Я говорю: «А тех, кто умер без оружия в руках, в Валгаллу* не берут». Он говорит: «В смысле, не берут? Мы что, сейчас умрем?». Я говорю: «Ну, может сейчас, может завтра». Он схватил, бедняга, этот автомат, сидит на меня смотрит. А мне нужно было, чтобы он просто спокойно посидел. Потому что, если кровотечение не остановится, он от кровопотери вряд ли бы умер прямо там на месте, но состояние ухудшилось бы настолько, что мне бы пришлось его заливать растворами, противошок, то есть полным комплектом. Не знаю, как бы я его вообще довез до больницы ближайшей.

Ситуация была критическая от слова совсем. Мы находимся непосредственно под огнем артиллерии, укрытий нет никаких и у нас еще какой-то контактный бой. Честно, я понял, что я сейчас умру. И пока я бегал за своим рюкзаком, пока помогал этому молодому, я уже мысленно подумал о том, что я женился на хорошей любящей женщине, что у меня замечательная дочь, и бежал я мыслью, что дурака-то этого надо спасать, потому что он же вообще никакого генофонда не оставил.

И видя, что его внимание на меня отвлеклось, что он держит автомат в руках, мне не пришло в голову ничего лучше, чем ему начать цитировать последние слова Рагнара Лодброка из сериала «Викинги»: «Один уже готовится к пиру», и я ему просто прямым текстом вот это погнал. Представляете, да? Идет обстрел, рядом пальба, я ему заматываю ногу и ору: «Асы будут приветствовать меня, я приветствую Валькирий, зовущих меня домой!». И он начинает на меня орать: «Перестань!». Это помогло застопорить его.

Казалось бы, абсурд — медик его напугал еще больше, чем обстрелы и ранение в таком опасном месте. Когда я увидел, что кровотечение остановлено, я его где волоком, где поддерживая, вывел с горем пополам. Потом наши ребята нас еще увидели, мы смогли спуститься в блиндаж. Там были мобилизованные, я говорю: «Чего никто не вылез?», они говорят: «Братан, ты с ума сошел? Куда высовываться?». Я вылез из блиндажа, вижу, подъезжает УАЗик, его называют «головастик». Выходят оттуда двое наших, мобилизованные связисты. Я говорю: «Поехали до больнички», он говорит: «А че, ты заболел что ли?». Я говорю: «У меня там раненый, обстрел тут, вашу мать!». Мы отъезжаем и через секунд 15–20 на место, где стояла машина, куда мы загрузили раненого, прилетела какая-то дрянь. То есть мы просто в игольное ушко по времени проскочили.

Пока мы ехали до больницы, сначала этот товарищ держался как мог, но потом, понятное дело, его адреналин начал отпускать, начало усиливаться кровотечение. Я в процессе ему еще оказывал помощь. Удалось его немножко отвлечь словами: «Сейчас, братан, тебя привезут в Россию, в госпиталь, тебе дадут три мульта за ранение, девчонки, медсестры молодые, они тебе за три мульта будут по пять раз на дню стриптиз танцевать, и деньгами будешь только успевать разбрасываться!». Он такой: «Да, да, да!», а потом снова хватается за ногу, потому что там очень больно, — рассказывает красноярец.

Сам Панда не получил на СВО ни одного ранения, но зато тяжело заболел:

— Мои товарищи прикалывали, мол, ты, Володька, прямо заговоренный, с тобой ничего не происходит. Ни одного ранения, ни контузии, вообще ничего. Да, было, что до меня долетала земля, что прямо совсем-совсем близко прилетали осколки, но в меня ничего. Но при этом я умудрился перебололеть чудовищно тяжелым бронхитом. Совсем кошмарный бронхит, мы его достаточно тяжело лечили антибиотиками, но через неделю плюс-минус я уже был в строю и долечивался уже на позициях, — рассказывает он.

Владимир признается — после того, что он видел во время спецоперации, никакие тяготы работы на скорой ему не страшны, хотя работает он простым санитаром.

— А почему санитар? Не фельдшер, не врач?

— В 2005 году я поступил в медакадемию, но по ряду причин бросал, восстанавливался, опять бросал. А в 2017 году я для себя пришел к такому решению, что далее медицинское образование получать я не буду. Пару лет поработал на госслужбе, а сейчас учусь на юриста. Работать в стационаре мне будет скучно. Мне нужно шашку, коня и вот это вот всё. Потому я и выбрал скорую помощь.

— А юридическое образование вам зачем?

— Я рассматриваю службу в полиции. В этом году у нас происходят дивные события, государство начало пересматривать свое отношение в некоторых вопросах к поступлению на службу в органы. Была поправка касательно предельного возраста. И сейчас я в процессе поступления на службу, это всё очень небыстро. И, слава богу, мне туда открыло дорогу хоть какое-то мое ветеранское удостоверение, у меня же срочной службы не было, я смог получить «ветеранку» и со мной начали разговаривать в кадрах. Я был этому несказанно рад, — признается Владимир.

В июне 2023 года, когда Владимир был уже дома, он узнал о том, что не стало его боевых друзей Куста и Кота.

— Наш товарищ Семён (Куст), царство ему небесное, на тот момент являлся начальником штаба батальона. У человека исключительно богатый опыт, грамотный военный, хотя нашей армии в свое время он был интересен только как солдат срочной службы. Дальше он двигался в «оркестре» (ЧВК «Вагнер». — Прим. ред.). В одном населенном пункте была у них боевая задача — занять одну высоту. Эта высота очень долго стояла. Сначала оттуда не могли выкурить ВСУ. А когда их смогли оттуда выгнать, наши там не могли зафиксироваться, потому что высота расположена критически. И в того, кто находится на высоте, будет прилетать всё. Командование решило, что высоту надо взять.

Была очень большая сводная группа, были штурмовики. Семен, он же Куст, он сам был на связи, командовал артиллерией и фактически руководил боем. Когда наш медик всё-таки смог добраться до Куста, тот уже был дважды ранен — у него была повреждена рука и ему что-то прилетело в лицо. Он сам себе к тому моменту оказал помощь. Эвакуироваться отказался, потому что «как я брошу людей?», «я не могу не выполнить задачу». Приказ есть приказ, оставить штурмовиков без связи и без артиллерии нельзя. Куда будет артиллерия без связи стрелять? На деревню дедушке? Смысл тогда в такой артиллерии? Свою задачу он выполнил до конца, он погиб вместе с Ваней Котом, тоже из нашего батальона.

Они не должны были там находиться, но и ситуация складывалась таким образом, что требовалось их личное присутствие, кроме них [Куста и Кота] на тот момент эту часть задач никто бы не выполнил. Там был прямой прилет, тела были очень сильно повреждены. Когда медик до них добрался, им уже ничем не могли помочь. Но там были другие раненые, которым нужна была помощь. Раненых начали вытаскивать, их начал с очень близкой дистанции обстреливать танк. В процессе эвакуации ранило еще нескольких человек, но нашего медика не ранило просто потому, что ему все попало в броню.

За телами двоих наших товарищей смогли прийти уже только ночью, по темноте, потому что туда танк не подпускал. Собрали всё, что от мужиков осталось, на мягкие носилки и вытаскивали под обстрелом танка.

Потом связались с нами. Мы поехали отцу Семена это сообщать. А отец Вани Кота служил в штабе, не представляю, в каком состоянии он был, когда увидел вот это вот всё. И тела мужиков были повреждены исключительно сильно, потребовалась даже генетическая экспертиза. Ну и с Семеном когда мы уже прощались… там был закрытый гроб. Я, конечно, хочу верить в то, что посмертно их наградят, одного и второго. Потому что они сделали объективно больше, чем могли. Просто больше, чем могли. Ценой собственной жизни, — говорит Владимир, сменив бойкий темп речи на медленный.

На память о Кусте Панда хранит шеврон с надписью «Родился орком, защищай Мордор».

— Вот таких шевронов в природе, наверное, не больше пяти штук. Это заказывал наш товарищ Куст. И когда мы разъезжались, такой был у него. Один из запасников он дал мне, такие же он дал нашему второму медику и нашему саперу. И это у него было практически девизом: «Родился орком, защищай Мордор». Нас же считают злыми орками, — говорит Владимир.

— А как складывались ваши отношения с местным населением?

— С местными отрабатывали достаточно широко. Конечно, к нам обращались за медицинской помощью. Мы приглядывали за одной пожилой парой, там был дедушка парализованный, бабушка за ним следила от и до. Он всегда был намытый, он всегда был накормленный. В доме всегда всё чисто. Никакого не запаха, ничего такого. Но, в любом случае, лежачий человек. Всё равно он к себе требовал внимания. Кроме нас, туда из медиков прийти физически было некому, местная больница работала, как хаб, чтобы избегать скученности людей.

Одна из соседок к нам приходила, там гипертония чудовищная у женщины, просто запущенная форма, плюс проблемы по кардиологии. Понятное дело, что по-хорошему ее надо было куда-нибудь госпитализировать, чтобы ею занимались, лечили. Возможности вывезти ее не было. Давали ей лекарства, которые там были, приходила, капали ее.

Много было тех, у кого ребятишки остались. Дети — это что у нас: это сопли, это кашель бесконечный. Это одно из самых болезненных воспоминаний — дети. Дети — это в любом случае дети, они так или иначе будут вылезать на улицу, потому что, господи, они хотят играть, да они жить хотят. Начинает что-то прилетать по деревне, мы, здоровенные мужики, куда-то машину вкатываем, а дети абсолютно невозмутимо на заборчик так — хоп. На них смотришь, они как котятки там. Ну это жуть, конечно, полная, — тревожно вспоминает красноярец.

Сейчас Владимир Иванов дома, с семьей. Он говорит, что во второй раз добровольцем на СВО уже не пойдет, но прекрасно понимает людей, которые туда возвращаются.

Ранее мы публиковали интервью с фельдшером из Канска Юрием Федоровым, который получил на СВО контузию, но хотел вернуться на спецоперацию. А также рассказывали про 68-летнего красноярца Юрия Казакова, который так рвался на СВО, что ему потребовалась помощь психологов.