Супруга соучредителя «Командора» Наталья Сипетая рассказала о своем участии в забастовке шахтеров 1989 года

В 1989 году по всему СССР проходили забастовки работников шахты. Причиной стали ухудшение обеспечения шахтерских регионов в условиях тотального дефицита. Недовольства шахтеров были связаны также с недостатком обеспечения ТБ и постоянным стремлением к добыче всё большего количества угля, тогда как тонны ископаемого оставались неотгруженными.

Одна из таких забастовок проходила в Кузбассе. Как оказалось, в ней участвовала Наталья Сипетая — сейчас она супруга соучередителя «Командора» и красноярская светская львица, а тогда — студентка журфака ИГУ. В инстаграме она рассказала о том, как поучаствовала в такой забастовке. Приводим её историю без купюр.

«Это я образца 1989 года. Сложно представить, что этот почти что ребёнок в тот момент буквально творил историю в составе стачечного комитета угольного разреза «Берёзовский».
Я никогда не писала об этом. И почти не рассказывала. Но Белоруссия всколыхнула, подняла со дна подсознания тщательно утрамбованный личный опыт революции...
⠀
Я тогда заканчивала первый курс отделения журналистики в ИГУ. Училась заочно, от сессии до сессии. Моими университетами на практике была работа корреспондентом в корпоративной (тогда они назывались малотиражками) газете «Горняцкий вестник» на угледобывающем предприятии «Разрез "Берёзовский"» в Шарыповском районе. Писать приходилось о производственных планах, трудовых доблестях шахтеров и линии партии от имени председателя партийно-заводской ячейки. Время было голодное, а на разрезе платили хорошо, что сильно примиряло меня с угнетающей повесткой тем.

⠀
Познакомившись по долгу службы с местными лидерами партийной и профсоюзной ячеек, я некоторое время наблюдала распределение ими поступающих на разрез из Японии и Венгрии, куда предприятие продавало (а точнее, меняло бартером на вещи и продукты) уголь, капиталистических благ в виде вожделенных тогда японских магнитофонов, модных венгерских сапог, кофточек и прочих шмоток и даже автомобилей Nissan Patrol среди дружественных им сотрудников аппарата управления, а часто и просто на взятки «нужным» людям. Не знаю уж, по какой причине, но профсоюзный вожак считал, что мне можно доверять, и распускал павлином хвост в рассказах, кого и чем он снабжал и что ему взамен за это было. Вначале я была в состоянии аффекта от этих откровений, но чем дальше, тем сложнее было скрывать свои протестные настроения и даже гнев на этот счёт.
⠀
Однажды в редакцию зашли двое парней чуть постарше меня (одному было 24, другому — 26) и попросили поддержать их. Они рассказали о нарастающем возмущении «в низах» несоответствием условий труда и заработной платы. Они создали стачечный комитет и собирались поехать в Кузбасс, который тогда уже сильно штормило стачечным движением, изучить опыт бастующих шахтёров. Меня позвали быть проводником между рабочими и начальством, транслируя наверх идеи рабочего коллектива через газету.

Я не помню толком уже, чем они возмущались конкретно: что-то там с условиями труда и неправильным, как они считали, распределением прибыли. Говорили: на износ работаем, на кону жизнь и здоровье, платят, мол, недостаточно, а вся верхушка в барышах. Для меня, конечно, зарплата в 600–800 рублей при средней по стране 180 казалась сказкой, но тут наши мнения не совпадали. Зато мы совпали в непонимании роли партии в производственных процессах.

Ребята были так эмоционально убедительны, что я к ним сразу примкнула, и мы новоиспеченным стачкомом поехали в Кузбасс.

Это было начало забастовочного движения шахтёров. Волнения были посеяны, а всходы не заставили себя долго ждать. Шахтёры по всей стране выходили на площадь, стучали касками и выдвигали списки требований. Моей задачей было помогать формулировать и освещать акцию так, чтоб все до самого верха поняли серьёзность намерений. Метили в министра отрасли, вызывая его на ковёр. Список был довольно сумбурным: хотели и зарплаты побольше, и отдыхать подольше, выражали недоверие министру Щадову, хотели самоуправления на предприятии, альтернативных выборов в высшие органы власти и отменить партию. Помнится, такой винегрет сильно резал мне глаз, а где-то в глубине души ёрзали сомнения насчёт искренности политических требований. Как-то вторично они выглядели. Хотя именно после кемеровской поездки политика резко вышла на первый план. Никто нами не руководил ни из-за границы, ни из России. Мы сами были — революция. Оттого, наверное, и в требованиях такой хаос.

На удивление директор разреза стачком признал и провёл совместное совещание. И даже сделал, что мог. Министр метался по бастующим шахтам страны, обещая уступки в материальной части и условиях труда. Партию лишили членов — просто коллективно сдали партбилеты, некем стало управлять. А вскоре Ельцин, тогда уже набравший политическую силу, но ещё не президент, и вовсе отменил партячейки на производствах. Апофеозом той стачечной волны стали выборы Ельцина. Мы ликовали. Сработало ведь!

Вскоре Степанову Александру — главе нашего стачечного комитета предложили должность в горисполкоме, и он не отказался, чем крайне меня разочаровал. Хотя местные говорят, что работником он там был никаким. А вскоре и вовсе исчез из города, никак не объяснив это даже семье. Исянов Олег, второй член стачкома, пошёл по профсоюзной линии и дошёл до председателя независимой федерации профсоюзов края. Оба стали теми функционерами, с которыми так воевали. А я... я тогда ещё в избирательной комиссии на выборах Ельцина поработала, а после замуж вышла и с политикой дела больше не имела. Может, и зря)

Понимала ли я тогда, в свои 18–19 лет, что делаю, частью каких процессов я стала? Не думаю, что сполна. Меня как будто носило на волне всеобщего возбуждения и жажды перемен и странным стечением обстоятельств закинуло в одну из поворотных точек в истории страны.

Помню, как считали бюллетени и как радовались, когда Ельцин победил. Помню, как потом было за него стыдно. Коварная штука — история. Но если б меня сегодня спросили, какой бы выбор я сделала из будущего? Я б сказала, что всё было правильно».