«Всё казалось бредом»: вдова погибшего под стеной на Свободном рассказала, как это пережила

Пятница, 2 августа, 2013 год. Хмурое дождливое утро затянуло город обычной рутиной. Но в полдень произошло событие, которое заставило город содрогнуться от ужаса. На проезжую часть проспекта Свободный обрушилась подпорная стена. 20 тонн бетона с землей упало на машину, похоронив под обломками двоих человек.

Прошло 5 лет, а чувство страха, что на их месте мог оказаться любой, не проходит.

Виноватых искали 2 года. В 2015-м наказали двоих. Первый — директор компании, которая ремонтировала трещину в стене до падения, Александр Ковригин — получил срок за то, что таким ремонтом только ускорил обрушение. Второй — экс-глава департамента горхозяйства Олег Гончеров — за то, что не уследил. Ковригина амнистировали сразу. Гончерова — через полгода.

Подробно, обсуждая суды, последующие ремонты, за все эти 5 лет мало кто рассказывал о судьбах погибших мужчин. Кто они? Сколько им было лет? Как в тот день они вообще оказались на этой дороге? Как живут их жёны и дети? Какими они были, какими их помнят близкие и совсем не знает никто другой?

Ради этого мы встретились с Еленой Романовой — вдовой Ивана, погибшего под стеной. Ему было всего 30 лет.

Елена — высокая красивая блондинка с добрыми глазами, готовая искренне поделиться с нами.

Рассказывает Елена:

У нас была идеальная семья. Я очень его любила, и он очень любил меня. Мы оба красноярцы. Но в 2010 году уехали вместе с сыном в Санкт-Петербург. Решили поменять образ жизни, переехать в красивый город, попробовать себя там. Переезд тогда ещё больше сплотил семью. Мы как-то мобилизировались сразу, потому что там были одни. Ещё крепче друг за друга держались. Перестали ругаться по мелочам. Если что-то случалось — подойдём, обнимем друг друга, поцелуем, успокоимся, и всё хорошо. (Тепло улыбается.)

Там же, в Питере, мы познакомились и подружились с ещё одной семьёй из Красноярска — Вовой и Светой. Именно Вова тем летом позвал его в Красноярск поработать… С ним Ваня и погиб.

Вова, несмотря на то что был постарше (погиб в 51 год. — Прим. ред.), всегда очень молодо выглядел. Он тоже очень любил жену. Они воспитывали долгожданного сына, он от них не отходил. А ещё у него были золотые руки.

В Красноярске у Володи была своя бригада, и он занимался где-то стройкой, где-то ремонтом. А Ваня, как молодой подмастерье, к нему сильно привязался, учился у него всему. Они оба добрые, весёлые, спокойные. Стали работать вместе. Брали подработки, чтобы кормить семьи.

В тот год Володя уехал в Красноярск первым. Ему предложили заняться строительством частного дома на правом берегу. И он позвал Ваню. В Питере мы с мужем занимались продажей косметики, а летом оборот немножко спал. И Ваня согласился.

Ваня уехал в Красноярск в начале июня. Мы не виделись с ним 2 месяца, но на связи были каждый день. Переписывались с ним трепетно — в каждом сообщении писал: «Леночка», «девочка моя». Желал спокойной ночи. Мы ждали встречи и уже планировали второго ребёнка.

Я должна была прилететь к нему в Красноярск 4 августа. Билеты были на руках. Мама его рассказывала, когда он к ней забегал, он всегда слушал песню Лепса: «Я счастливый как никто» — крутил, пел и ждал встречи.

Тревожное предчувствие

Я просила его вообще не уезжать. Помню, с утра говорит: «Сегодня полечу». Я попросила отложить хотя бы на три дня. Он остался. Через 3 дня я провожала его в аэропорт. Он поцеловал меня нежно, как он это умел, улыбнулся и ушёл. А у меня в голове строчки: «…Каждый раз навек прощайтесь, когда уходите на миг». Ехала из аэропорта домой в маршрутке, рыдала как сумасшедшая и не могла понять, почему реву.

А ещё за день, 1-го числа, я приехала домой от подруги, легла в постель и почувствовала, будто меня придавило. Тяжесть сковала с головы до ног. Как будто на меня что-то рухнуло. Жутко забилось сердце. Я начала переживать за ребёнка, он был в Хакасии у бабушки. Думала, где же сын может упасть? Не думала про Ваню. Я знала, что он там на стройке, но там каркасный дом, никаких плит нет. Да и люди они взрослые, аккуратные.

Тот самый день

Я проснулась в 8 утра, его набрала. Никто трубку не брал. Вызов шёл, но оставался без ответа. Я позвонила раз 20. Не понимала, что происходит: не было никогда такого, чтобы он не отвечал так долго. Началось жуткое волнение.

Через 2 часа я ехала на рабочую встречу. В этот момент мне звонит Света:
— Ты где?
— Я в метро.
— Паспорт с собой? Приезжай ко мне.

Я вышла из вагона, села и поехала в другую сторону. Подумала сначала, что что-то случилось с ней. Потом сразу о Ване. Мысли не давали покоя: может быть, кто-то на них напал. Господи, да всё что угодно, лишь бы живой.

Захожу к Свете, сразу слышу вой. Она рыдает, кричит. Мне девчонки с порога дают таблетки в ладошку.

— Что случилось?
— Вова погиб.

Я таблетки бах…

— И Ваня?
— И Ваня.

Всё. В этот же день друзья нас со Светой повезли в бессознательном состоянии в аэропорт. 2-го вечером мы были уже там. В голове было только одно: «Это бред! Этого не может быть».

За рулём был Вова. Он эту старую, убитую машину (ВАЗ 2114. — Прим. ред.) купил здесь, чтобы просто были колёса ездить на стройку. Помню я умоляла Ваню не садиться в неё. Просила — езди с Игорем — третий парень в бригаде.

В тот день, как потом нам рассказал Игорь, шёл ливень, работы на стройке не было. Ваня лёг спать. Вова его разбудил, предложил поехать в город. Он не хотел и поднялся не сразу. Потом позвонил своей маме, которая живёт в «Солнечном», сказал, что будет через 10 минут: «Грей кушать, мам». Но к маме тогда так и не заехал.

Вместо этого они поехали на базы, где заказывали материалы для стройки. Потом Володя позвонил своей дочери от первого брака, сказал, что заедут к ней. Именно поэтому они ехали по Свободному, хотя раньше всегда ездили только по объездной.

Ваня погиб сразу. Сидел справа и был ближе к стене. У него было переломано всё что можно. Голова просто вошла в шею. Шансов не было никаких. Вова после обрушения был жив. Когда после долгих работ ребят достали, температура тела у Володи была 35 градусов — он только-только умер.

Доставали-то как? Во-первых, долго, а во вторых, пилили, поднимали, и падало это всё. У Вовы изначально был перелом ноги и ключицы, всё. Потом видимо от удушья он скончался уже в самый последний момент. Если бы работали быстрее, аккуратнее — Вова был бы жив. Ваня — нет.

«Папы не стало…»

На следующий день мы забрали от родителей сына и поехали на место трагедии. Мне сын в машине пел песню и говорил, что хочет спеть вторую для папы, — специально учил, соскучился, всю дорогу спрашивал, где он. Мы приехали вместе, я хотела ему показать, объяснить — он ведь уже всё понимает, не хотела ничего от него скрывать.

«Сыночка, ты же видел по телевизору репортаж о том, что случилось. Здесь папа наш был». Он сначала не понял… Говорю: «Папы не стало. Погиб. Стеной папу нашего здесь придавило». Он от меня отпрянул, отпрыгнул. Началась истерика. Не мог успокоиться 2 часа, пока уже наконец не нашли успокоительные. Не могу себе простить, что об этом не подумала сразу…

Суды и компенсации

К нам в тот день приехали люди из администрации. Поговорили, принесли извинения. Сказали, что помогут с похоронами, и уехали.

А вот когда начались суды, с нами всегда здоровался и просил у нас прощения только один человек — Гончеров. Он единственный вёл себя по-человечески, было видно, что он очень переживал. Господин Ковригин, наоборот, вёл себя так, как будто ему абсолютно всё равно.

Гончеров, рассказал нам историю: когда он работы по устранению трещины принимал, ему Ковригин сказал так: «Хоть из пушки стреляй, стена будет стоять». Я эти слова никогда не забуду.

До сих пор в голове не укладывается, как человек с инженерным образованием мог так опрометчиво всё рассчитать, как люди из бригады могли засыпать в трещину ещё столько земли, сделав только хуже. Они ведь должны были иметь элементарное представление о физике! Если даже обычные люди понимали, что стена может рухнуть, а тут строители… Хочется, чтобы люди, которые занимают свои высокие посты, относились к своей работе ответственно.

Следствие вообще было похоже на футбол — от одного, к другому, к третьему. По ощущениям, суды затягивали, чтобы могли попасть под амнистию.

Администрация, как и обещала, компенсировала затраты на похороны. Мне и сыну ещё выделили по 500 тысяч рублей. Позже по суду нам определят ещё по 500 тысяч компенсации морального вреда.

Я помню, как люди комментировали эти суды, говорили нам, что мы пытаемся таким образом нажиться на своём горе. Так жестоко. Мы хорошо зарабатывали, у нас были такие планы: купить квартиру, родить второго ребёнка, построить дом, — и всё это было так реально, было почти в наших руках.

Жизнь после трагедии

Через месяц в деревне, 1 сентября, сын пошёл в первый класс — решили не лишать ребёнка праздника. Хотя, конечно, мы мечтали вместе, втроём прийти на линейку. Ваня сам подавал документы в школу в Питере со спортивным уклоном.

Уехали из Красноярска мы через 40 дней после трагедии. Перевелись в школу туда.

Со Светой решили жить вместе — больше 2 лет снимали двухкомнатную квартиру. Так нам удавалось поддерживать друг друга, выручать. Первые полтора года были для меня как в тумане. Я не пью, конечно, до такого не опускалась.

Но на полтора года я из жизни как будто выпала. Я не знаю, как это описать. Там, вместе с Ваней, под плитой осталась часть меня. Внутри меня была просто пустота. Вы можете себе представить, я тогда даже не чувствовала любви к родному сыну. Он тогда казался мне посторонним человеком, с которым мне приходится жить. Это очень страшно осознавать.

Я теряла память. Могла потеряться в Красноярске — ходить, блуждать и не знать, как выйти к дому.

Пыталась работать. Говорю с клиентом, а мне на другой стороне трубки: «Почему вы так со мной разговариваете, как будто у вас кто-то умер?». Я бросала телефон и больше не могла говорить. Отводила ребёнка в школу, приходила на работу в 8 утра, сидела одна и могла даже кричать, пока в 10 офис не начинал работу. Потому что дома при ребёнке каждый день не поплачешь. Ему и так было тяжело — он обнимал папин портрет круглосуточно. Часто меня не отпускал на работу, боялся, что я могу так же уйти и не вернуться.

Сколько раз я ловила себя на мысли, что на месте Вани должна была быть я. Что он был бы лучшим родителем для нашего сына. Что он должен жить. Мне казалось, что он вот-вот приедет. Что он жив, а это всё страшный сон. Это не ты, это не с тобой. Я ходила по Питеру и глазами искала его, ведь они меня с сыном всегда встречали.

На эти 500 тысяч компенсации мы первое время жили. Деньги сына я не трогала. Уже позже, получив ещё по 500 тысяч за моральный ущерб, я всё вложила в студию в Питере, ещё ипотеку взяла. Она ещё строится. Чтобы хоть что-то сыну от папы досталось, а я не растеряла деньги эти.

Конечно, с годами боль потихоньку проходит. Через полтора года я начала хотя бы голову поднимать, на мир смотреть. Я вернулась в работу, всей душой вернулась к сыну. Мы теперь друг за друга держимся. Он мне недавно сказал: «Мама, я хоть куда поеду, только с тобой».

Каким был Ваня. История первого знакомства и совместной жизни семьи

Впервые увидела его на соревнованиях, когда ещё училась в педе на тренера на 5-м курсе. Он был меня младше на 4 года, совсем мальчишка был. Играл в баскетбол со своей командой из техникума. Я тоже баскетболистка. Приехала посмотреть игру, увидеться со своими тренерами. Ванина команда тогда выиграла. Я нашим еще говорила: «Вот как надо играть!».

Окончив вуз, я пошла преподавать в Технологический университет. Выхожу на линейку к первокурсникам, 200 человек толпа, и стоит Ваня, улыбается. После техникума он пошёл в вуз, начал с 1-го курса. Механический факультет — одни парни. В первый день, когда все пошли отмечаться в журнале, он подошёл последним: «Романов». Я сразу подумала: «Тебя, Романов, я запомню». (Улыбается.)

В итоге три года мы так проулыбались. На третьем курсе он начал проявлять знаки внимания. Вместе соревнования устраивали, он осмелился и подошёл. Мне он, конечно, тоже нравился, но я себя останавливала: я — преподаватель, он — студент. Не поддавалась никогда никому.

Но в итоге он решился пригласить меня на первое свидание, и я согласилась. Пошли на каток. Оказалось, что в детстве он занимался хоккеем. Это был просто Плющенко… и я — физвос. (Улыбается.) Потом у меня был день рождения, он подарил мне подарок. У нас тогда не было ещё никаких близких отношений. Но перед Новым годом он повёз меня знакомить с мамой, которую очень любил. И Новый год мы уже встречали все вместе.

Через месяц к моей съёмной квартире он вызвал грузовое такси, и вызвал такси мне. И сказал: «Я за тобой». Все мои вещи с друзьями они загрузили, и мы стали жить вместе.

Через год, 3 ноября, у нас была свадьба. Разница в возрасте никогда не чувствовалась. Он всегда был как-то мудрее меня что ли, спокойнее. Был скромным и добрым. Никогда не ругал ни меня, ни сына. За 9 лет брака он ни разу не повышал на меня голос. Я жила как в сказке, я надышаться им не могла.

Он никогда не осуждал людей, не говорил о них плохо. Если ему кто-то не нравился в моём окружении, он спокойно говорил: «Лена, с этим человеком будь поосторожнее».

Я была, конечно, импульсивнее. В самом начале была и установка характеров, куда без этого, притирка. Но он всегда мне помогал и по дому, и в работе. Я сначала работала на двух работах. Я же понимала, что замуж вышла за студента. Он подрабатывал тоже, правда шутил о своей зарплате: «Я тут сдачу принёс». (Смеётся.) Всё приходило с годами. Все сложности решали, понимали, что они временные.

Он умел ценить момент. Едем в машине, опаздываем, встаём в пробку. Я вне себя. А он кладёт свою руку на мою и говорит: «Лен, ну мы сейчас ничего не сможем сделать. Зато мы здесь, рядом». И всё, мне больше ничего не надо было. Последние два года он всегда был с сыном, всегда был рядом с ним.

Однажды наша знакомая предложила нам сделать фотосессию. Бесплатно. Но наши фотки она опубликовала в один из «стоков», где их могут выкупать для рекламы. Мы же подписали бумагу, что на гонорары не рассчитываем. Нам просто хотелось, чтобы на память остались яркие семейные снимки.

В итоге потом я начала замечать наши фотографии везде: на баннерах с рекламой жилых комплексов, на фасаде магазинов, обложках календарей. Рекламу с нашей фотографией я встречаю до сих пор и в Красноярске, и в Питере. Идём с сыном, он меня окликает: «Мама, смотри — там мы», — на одной стороне метро наше фото, и на другой.

А мне нравится видеть эти фотографии. Они напоминают мне о счастливых моментах моей жизни, я не грущу, когда вижу их. Наоборот, я как будто встречаюсь с Ваней.

Дома осталось немного его вещей. Куртки хорошие оставила, подумала, что потом сын будет носить, будет как папа. Портрет из квартиры убрали — всегда плакали, глядя на него: если бы стекла не было, краски на нём точно бы не осталось.

Я пока одна. Не знаю, возможно ли связать жизнь с кем-то другим. Планка, которую поставил Ваня, очень высока. Мне все говорят: «Отпусти ты его!». Как я могу его отпустить — это ведь моя жизнь.

Нашей подруге и крестнице снился сон после похорон. Она рассказывала: «Ваня и Вова были вместе. Вова за ним зашёл, они начали собирать чемоданы и стали уходить. Ты, Лен, расплакалась, убежала. А Ваня подошёл ко мне и сказал: "Кать, скажи Лене, что я ухожу. И попроси прощения перед ней, за то, что я так рано ушёл"».

Что хочу сказать — время лечит. Впервые в этом году со свекровью приезжали к нему на кладбище и не рыдали, как раньше. Побыли, помыли памятник. Даже поулыбались, повспоминали весёлые моменты. Безусловно скучаешь, конечно. Но уже легче. Понимаешь, что нужно жить дальше. Больше стараешься жить сегодняшним днём, потому что как никто понимаешь, что завтра может произойти всё что угодно.

— Как человек, который пережил такую утрату, поделитесь — как людям, столкнувшимся с подобным, себя ставить на ноги?

Конечно, должна быть поддержка близких, чтобы не замыкались в себе, чтобы рядом всегда кто-то находился. Чтобы не было одиночества. Хотя я ото всех хотела уехать скорее, чтобы не было этой жалости! На тебя все смотрят так, как будто это ты при смерти. Страшно это.

А важно в этот момент не жалеть, а поддержать, приободрить, куда-то вывести погулять. Важно понимать, что это не конец.

А главное — надо помнить, что ты не один в жизни. У тебя ещё есть близкие, которым ты так же дорог, так же важен и так же сильно нужен. Надо понимать, что близкие не переживут твоей потери.

Не нужно включать свой эгоизм. Перестать жалеть самого себя.

Да, не стало человека близкого, нужного тебе, а ты от него зависишь, как от воздуха, тебе без него плохо. Но ведь кому-то может быть так же плохо без тебя.