Виссарионовцы, забытый генерал, отшельники и дикие коты — необычное путешествие на юг Красноярского края

Простое путешествие на юг края может стать настоящим приключением с захватывающими историями и судьбами людей. Такое точно не придумаешь. Корреспонденты NGS24.RU Алексей Тайганавт и Маша Ленц съездили за 650 км от Красноярска до горно-таежного озера Тиберкуль и привезли сибирское роуд-муви. Репортаж-путешествие в неподдельную русскую действительность.

Выезжаем из Красноярска в утренних морозных потемках. Пока за окнами кроссовера город приходит в себя потоком машин, где-то там нам маячит далекое таёжное озеро Тиберкуль в Курагинском районе. Осталось только подняться по гололеду затяжных перевалов. Разогнаться на равнине поперек степному ветру, что переметает дорогу; мимо прочно прижатых к обочине мира поселков с кочевыми названиями. Пройти изрезанные поворотами дремучие леса и не застрять в зимнике. Шестьсот пятьдесят километров русской дороги: пространство, в котором реален лишь путь, а цели всегда призрачны. Все мы тут в душе самураи поневоле.

На 120 километре останавливаемся у придорожного кафе «Тайга». Здесь из рейсового автобуса народ лениво расходится: в общепит налево, к одноэтажному туалету направо. Между поесть и нуждой, главное местное развлечение — запертый в клетке медведь.

— Он — Мишкой мы его зовем — сейчас во-он там сидит в маленькой клетке, видите. Как бы он старенький у нас — мелким сюда привезли еще в 1996 году из-за моря (с другого берега Красноярского водохранилища — Прим. ред.), — объясняет мне Роман, разнорабочий в кафе, а по совместительству смотритель за медведем.

— Не жалко тебе его, зачем его вообще взяли?

— Да кто ж его знает. Живет да живет. Говорят, вроде еще поначалу его отпустили, а он через месяц обратно вернулся. Ему тут как бы нормально. Кормим всем, что после людей остается. Ухаживаем, клетку чистим. Народ подходит как бы фотографируется. Сгущенкой подкармливают — кидают банку, он ее ногтем вскрывает… Я в интернете посмотрел, медведи в неволе лет до 50 могут прожить.

Медведь будто нутром чует, что век воли не видать. Вяло приподнимается и смотрит на нас ошалевшими от бессонницы глазами — его сородичи в настоящей тайге по соседству давно в зимней спячке. Снова укладывается. Впрочем, кто из них двоих больше подневольный — Мишка или Роман, еще вопрос.

— А сам сколько уже здесь работаешь?

— Шесть лет уже. Из деревни привозят-отвозят. Нормально. Где еще работать-то?

— И платят нормально?

— У меня почасовая. Летом побольше, конечно, зимой поменьше — где-то тысяч двадцать выходит в месяц.

— Мало же..

— Меня кормят бесплатно тут…

Роман пожимает плечами, удивляется моей непонятливости и уходит по своим делам…

На спидометре под сто. Плотный лес по обе стороны дороги отступает перед вечностью хакасской степи. Резкие очертания ландшафта округляются, плавно, будто волны, растворяются — сухопутный мираж великого моря, которое шумело здесь в доисторическую эпоху.

Тут время как о скалы разбивается на древних каменных менгирах и курганах в полях. Катится назад. К древним племенам и народам, которые тысячелетиями сталкивались, перемешивались на этих землях, оставляя после себя могилы и загадочные рисунки на камнях. Так будет и дальше.

Раньше дорожная традиция этих мест подразумевала останавливаться в семейном кафе у родника Карчалык. С павлином и особо общительными хозяевами, которые за две минуты втягивали тебя в разговор. Но прежние владельцы — узбекская семья, которая начинала тут еще в середине 2000-х — уже несколько лет назад переехала и открыла кафе в другом месте. Дальше по пути в Абакан. Едем туда.

— Я еще подарки делаю и людям на память отдаю, так… плов, борщ, салат какой… помните фильм Гайвер? Вот это оттуда маска, из картона мастерю, держите, хорошим людям не жалко… чай, кофе, компот? — за стойкой Джахонгир Мухитдинов — он просит называть его Женя — протягивает мне склеенную картонную маску, записывает и передает заказ на кухню, машет другим посетителям — почти всё одновременно.

В придорожное кафе заходят человек пять тувинцев, с ними Женя здоровается и говорит на их родном языке. Посетители с удовольствием что-то отвечают, располагаются за столом.

— Тувинский я еще только осваиваю, у нас же по трассе много ездят оттуда. Стараюсь у них перенимать фразы, записываю на бумажки и не использую никаких разговорников, так эффективнее, — продолжает Джахонгир. — Знаю узбекский, само собой, русский, английский. Французский, испанский, итальянский изучаю, таджикский тоже, японский, китайский маленько читаю. Знакомые армяне приезжают, у них тоже спрашиваю, записываю.

Полиглот сибирского придорожного кафе Джахонгир Мухитдинов родом из Ташкента. До середины двухтысячных жил в Самарканде. Преподавал в старших классах английский язык. Нравилось. Старшие братья стали перебираться в Сибирь. Потом сюда позвали и его, работать.

— Это какой график у тебя, если еще успеваешь учить языки?

— Круглосуточный. Я тут практически живу в кафе. Место с койкой, где поспать есть. Часов пять в сутки отдыхаю, дел много, отвечаешь за все и за кухню, и за помещение, и за посетителей, чтобы они довольными оставались. Все на месте решаешь.

— А языки?

— Люблю это всё. Будь у меня больше времени — я бы наукой занимался, клянусь. Человек должен тренироваться всегда, использовать все таланты в себе. Братья меня недопонимают, честно говоря, иногда осмеивают. Но это их дело, я как занимался, так и буду. Это для мышления полезно…шашлык готов, забирайте, — кричит Женя в зал и продолжает. — Время идёт. Жизнь проходит. Надо над собой работать… На родине меня все устраивало, но поскольку, видите, у нас законы свои, мы слушаем отца, старших. Мне сказали сюда приехать, а раз так — надо выполнять. Уважение к родителям, прежде всего. Сюда перебрался сразу после рождения старшего сына. Ну и все пять братьев моих тоже здесь. У нас несколько кафе, в том числе в Абакане. Я, как бы сказать, теперь уже тоже россиянином считаюсь, люблю эту страну; люди в деревне очень добродушные.

За его спиной с фотографии в узорной рамке одобрительно — «и не такое видали» — смотрит в зал мужчина. Генеральский мундир с двумя десятками наград, азиатский прищур.

— Это мой дедушка, он был генерал-лейтенантом в МВД Узбекской ССР. Мы его Бободжон называли, переводится как «старший дед», «мудрец». Я к нему всегда в гости приходил. Он постоянно что-то придумывал, творческий был человек. Стихи писал на русском и на узбекском. Как бы всю жизнь свою описал в стихах — про жену, про себя. Например, про то, что у него была вредная привычка курить… много там всего, — говорит Джахонгир Мухитдинов, он достает с прилавка с энергетиками портрет высокопоставленного родственника. — А потом его забрали — эти два из генеральной прокуратуры, Гдлян и Иванов, «хлопковое дело», помните, было?

— Он под следствием сидел в Ташкенте, потом в Москве. Но мой дед был честным, чистым человеком. То, что про него писали тогда — всё ложь. И он оправдался. А вот всё произошедшее — это как бы судьба была, — уверен внук генерал-лейтенанта Джахонгир.

Наш разговор обрывает один из братьев, он строго выговаривает про нехватку продуктов на кухне и Женя тут же уходит.

Кайфуя от судеб, которые заносят внуков большого генерала из Узбекистана на дороги солнечной Хакасии, выдвигаемся. Нам осталось меньше половины пути.

Через Абакан, соседний с ним Минусинск, минуя райцентр Курагино, выезжаем на поселковую дорогу. По ней почти 90 км до села Черемшанка, где мы должны уйти на таёжный зимник. А там совсем немного останется до озера Тиберкуль.

Смеркается, когда выезжаем на трассу вдоль Казыра — главной таежной реки этих мест. Он набирается сил в Восточном Саяне и ниже по течению начинает оправдывать свое название (Казыр переводится «свирепый» или «бешеный») бурным полноводным течением, едва проходимыми порогами. Но теперь вся его мощь закована в лёд, излучает тишину и покой, копится на весну. Верховой ветер гуляет по тайге, в воздухе стоит легкий гул, будто где-то вдалеке мчится поезд. Лишний раз напоминает — есть только путь…

Река время от времени теснит дорогу к скалам, потом дает развернуться долинам, в которых удобно разместились поселки. Когда-то там было много староверов, с конца 90-х их заселили последователи Виссариона со всей страны.

В Черемшанку приезжаем вечером, здесь сворачиваем на зимник, который коротким путем должен нас привести к Тиберкулю. Местные уверяют: дорога отнимет минут сорок. Расстояние там всего 17 км.

На улице уже стемнело. Свет фар выхватывает узкую рыхлую колею — выглядит обнадеживающе: передумать и повернуть обратно здесь при всем желании не получится.

Нам не повезло. Перед нашим приездом несколько дней стояла хорошая погода. Снег подтаял. Колеса проваливаются, зарываются, на поворотах кроссовер тянет в кювет. Неверных двадцать сантиметров вбок и можно зарыться надолго. Едем не больше 15-20 км/ч. Уютная темная тайга по обочинам сейчас выглядит еще более дремучей и неприступной.

Впереди неожиданно загораются фары. Ну всё, кажется, приехали — встречка. В потемках разглядываем, что навстречу нам идет груженный лесом «Урал». Водитель останавливается метров за десять, выходит. Судя по одежде, его спокойной реакции на наш ночной вояж — он из виссарионовцев. Местные, как мы убедимся чуть позже, реагируют по-другому. Советует ехать осторожнее, уступает нам дорогу, заезжая в сугроб. Высокий дорожный просвет позволяет.

Еще минут пятнадцать мы держимся колеи, каким-то чудом объезжая нависающие над проездом ветки, проваливаясь в ямы и цепляя валежник. Где-то приходится подравнивать дорогу лопатой. Едем гораздо медленнее, чем планировали и уж точно не укладываемся в 40 минут, про которые нам говорили. Но осторожность не спасает, машину все-таки выносит в кювет. Когда понимаем, что вытолкать не получится и надо думать про какое-то подобие настила, со стороны озера появляется пикап. Высокий, с хорошей проходимостью. Местные ребята возвращаются с рыбалки. Они возмущаются, что им перегородили дорогу, но так, больше для вида. Как-то обруливают нас и потом возятся помочь нам вытолкать машину.

— Вообще-то, тут реверсивное движение. На озеро принято с утра ехать, вечером — обратно, — говорят мужики и «ободряют». — Ну вы точно не доедете, там рельеф такой со снегом фиговый, придётся ждать, когда все замерзнет и почистят.

Мы, конечно же, им верим и едем дальше. Застреваем. Отгребаем лопатой, прикидываем варианты выбраться и, на всякий случай, место для костра.

На встречу нам опять кто-то едет, блин. Тут-то уже точно не разъедемся. Некуда. Оказывается — снегоход. Это хозяин базы отдыха, так и не дождавшись нашего приезда, поехал искать нас на снегоходе. Цепляем машину и оставшийся путь спокойно добираемся до берега озера. По озеру добираемся уже на снегоходе. Проскакиваем наледи и снежницы. Да, все-таки морозы здесь не помешали бы.

Тиберкуль — самое большое пресноводное озеро на юге края. Говорят, когда-то вокруг него обитали племена кетов, потом селились староверы, теперь туристы и виссарионовцы на противоположном берегу. Есть еще небольшой поселок, где постоянно живут человек десять. А еще на озере полтора десятка островов — размером с лодку до огромных участков с лесом. Рыбаки приезжают сюда специально за щукой, ее тут в изобилии нормальных таких размеров. Главное, осталась атмосфера красивой и пока еще дикой тайги.

На берегу озера мы селимся в бочку. Большую двухэтажную. Полностью благоустроенную туалетами, холлом и кухней. По местным меркам, где топятся печами, уборные на улице, а вода из озера — продвинутый уровень.

— На самом деле бочка, оптимальный вариант по эргономике. Быстро собирается, пол сразу делается, в ней просторно очень, — говорит владелец базы отдыха Александр Немков. — Начинал я с бани на воде в виде бочки, потом домик поменьше, теперь двухэтажный. Дизайн интерьера вместе с дочерью спроектировали.

Александр Немков бизнесмен из Абакана. Пятнадцать лет назад увлекся джиппингом и тогда впервые увидел Тиберкуль — добрался по лесовозным дорогам.

— Тут были только дома Ефимыча (владелец соседней базы отдыха) он-то первым здесь начинал — а вокруг заросшие участки. Я как увидел это место влюбился в него, озеро сильно понравилось. Думаю, надо для себя что-то тут построить. Понимаешь, в то время как раз были тяжелые годы по производству, весь нам бизнес давили, все эти чумовые проверки постоянно, — рассказывает Александр Немков. — И мне нужно было место, где ничего этого нет. Ну и построил тут жилье. Уезжал сюда, чтобы расслабиться, забыться. Потом стали родственники, друзья собираться, сделали еще домик на воде. Вот так в туристическую отрасль и втянулись.

Построил баню, сделал еще несколько благоустроенных плавучих номеров — такое жилище можно переплавить по воде в любую точку озера и остановиться там жить автономно. Впрочем, теперь нормально развивать турбизнес, по словам Александра, ему не дают курагинские чиновники из-за не сложившихся личных отношений. И то, от чего он сбегал сюда много лет назад из города — проверки, бумажная волокита — настигли его и здесь.

В 10 км от его базы отдыха на берегу Тиберкуля стоит небольшой поселок. С десяток другой домов, православная часовня, видимо, в пику обосновавшимся на другом берегу виссарионовцам.

Из постоянно живущих здесь, встречаем метеоролога Ольгу. Она тут уже больше тридцати лет. Каждый день утром и вечером ходит на метеостанцию — она в двух шагах от дома. Со старых, еще советской разработки термометров снимает данные и ежемесячно отправляет их в район.

— Сегодня ночью было минус 31 градус. Видите, этот градусник показывает самую низкую температуру, а этот самую высокую за сутки, — говорит Ольга. — Раньше я в Кордово жила (деревня в Курагинском районе возле железной дороги). Вышла замуж за Якова, он сюда нас увез, сказал лет пять поживем и выйдем. И вот до сих пор здесь. Летом огород, всё растет. Раньше вот корову держали. Теперь нет. Рыбалка хорошая.

В подтверждение Ольга выносит из дома двух внушительного размера щук.

— А в соседях у вас сколько человек?

— Ну сколько тут живёт? Человек семь, наверное, всего. Остальные наездами, по праздникам да летом, в основном.

— Вы немного тут отшельники.

— Да какие мы отшельники? Живём обычной жизнью. У нас и телевизор есть, и тарелка сейчас. А так-то что еще нужно? Сотовая связь — плохо, но работает. Интернет тоже. Хоть и слабенький. Топимся дровами. Электричество от генераторов, да. Плюс солнечные батареи. Мы, если погода хорошая, телевизор смотрим от солнечных панелей. Воды вон — полное озеро. Когда сама ношу, когда с мужем на санях канистры нальём, да привезём, да выльем куда надо. Раньше четверо детей с нами жили, все повыросли, уехали. А мы привыкли ко всему. На самом деле, там, в мире, всё уже как-то суетно кажется. Я себя не на месте чувствую. Даже элементарно в магазин зайдёшь и уже глаза разбегаются: не знаешь куда посмотреть. Поэтому редко бываю там. А так бы тут электричество сделать бесперебойное и всё, ничего больше не надо.

Низкое спокойное солнце катится по горизонту в окружении гало. Как будто подтверждая: «Да, зачем тут еще что-то».

— Ко-о-отёнки, котёнки, идите сюда котёнки, — откуда-то из-под хозпостроек к Сергею Голубеву, которого на Тиберкуле все зовут просто «Ефимыч», стекаются рыжие кошки. Пять штук, одной масти. Почти дикие, в руки не даются. Но на призыв Ефимыча откликаются сразу — когда есть время он рыбачит и подкармливает их.

— Это я из деревни кошку привез, когда мыши расплодились. Она оказалась сукотая. Все семейство тут родилось. Охотятся даже на белок, — объясняет Ефимыч.

На Тиберкуле у Ефимыча самая большая база отдыха. Он и начал строиться раньше всех. Много лет, по сути, живёт здесь. Сам из Черемшанки и на озеро ходил еще ребенком. Всю жизнь проработал в лесной промышленности. По нему сразу заметно: место под солнцем он привык упорно прорубать сам, мужик жесткий. Сейчас ему семьдесят, крепко держит дело в своих руках. Следит, чтобы все работало, принимает гостей. За свой счёт периодически отправляет трактор чистить зимник. Летом на пару с Александром Немковым нанимает людей убираться по берегам.

За несколько последних лет Ефимыч несколько раз тяжело переболел. Другого в его возрасте могло бы запросто свести в могилу. А он идёт показывать мне гидравлический дровокол, который купил недавно. Пускает поленья под нож и, кажется, получает от этого искреннее удовольствие. Его помощник укладывает готовые дрова под крышу.

— О, вообще, не нарадуюсь, такая штука хорошая, что ж я раньше-то ее не купил?! Я тут кубов 70 дров наколол. Представляешь, для моего возраста? Да ещё с моими болячками, — говорит Сергей Голубев.

— Так отдыхать уже пора.

— Мне многие так говорят, «Ну что ты, сидел бы дома, да сидел». Я молодым тоже не понимал. Знаешь, у нас в деревне все держали скота. Думаю, «ну нафига бабушка, дедушка — им уже за 60 лет — а они корову держат, поросёночка там, огород». И только теперь дошло, что это такое и для чего. Они пока двигались, они жили. Как только они коровку сдали, всё, через полгода их унесли на горочку. Так же и я, если остановлюсь — конец. Ну что я буду дома делать? Здесь я общаюсь, здесь я двигаюсь, у меня какие-то цели, задачи. Теперь как: проснулся — хорошо; если что-то болит, значит, ты еще живой. Ну раз живой, надо что-то делать.

Усаживает меня за стол, открывает банку маринованной черемши, с резким немного водянистым запахом. Щедро сыплет её в тарелку и подливает майонеза. Нарезает хлеб. В углу его столовой еще сотня банок с вареньем, повидлом и разными соленьями: грибы, огурцы, помидоры, тушенка из дичи. Все заготовил сам.

— Это, считай, только половина осталась, за ползимы улетело. Кстати, я в это лето 40 литров варенья наварил с викторией. Посадил её прямо здесь, урожай хороший был. Сейчас вот кусты яблони посадил, вишни, сливы. Помидоры растут, огурцы, — рассказывает Ефимыч. — А еще хочу попробовать в нашем озере лотосы вырастить. Один товарищ мне подарил семена. Они в банке сейчас, а потом лёд сойдет, я их в воду.

Потом Ефимыч вспоминает о проблемах и начинает ругаться:

— Смотрю, этот лесной кодекс, он просто не предусматривает нормальной работы. Это смазали с западных образцов. Раньше пришел, четко отвел лесосеку, получил лесобилет через пару дней и начал работать. Сейчас, чтобы дрова выписать от населения полгода надо, как минимум. С документами бегаешь. Полгода! А тут вся тайга завалена ветровалом. А заготавливать нельзя — потому что принят закон, по которому озеро — памятник природы. И даже этот ветровал нельзя брать, ну дурь сплошная. А сейчас еще завелся полиграф, пихтач поел весь. Зайди в лес: с одного места можешь сразу штук 10 насчитать сухостоя. Это же пожароопасная тема вообще. Вспомни книгу «Мы идём по Восточному Саяну» Федосеева, он чётко описывает 1932-й, по-моему, год, вспышка шелкопряда — мёртвая тайга, не птичка ни чирикнет, ничего. А потом пожары и всё сгорело…

Утром возвращаемся обратно по зимнику. Его почистили, после ночных морозов снег крепкий. Быстро добираемся до Черемшанки. Но сначала заезжаем в Петропавловку — одно из центральных для последователей Виссариона поселений в Курагинском районе. Община уже давно важная часть истории и настоящего этих мест.

Еще до поездки мне говорили: после ареста в 2020 году Виссариона и многочисленных «наездов» на общину в СМИ, с журналистами там никто общаться не будет. Ладно, мы и не настаиваем, просто прогуляемся.

Пока идем, попадается парень с широкими охотничьими лыжами в руках. Местный, собрался прогуляться по окрестностям. В Курагинский район его 25 лет назад ребенком привезли родители. Они вступили в общину Виссариона.

— Мне 12 лет было. Очень необычные ощущения, потому что 90-е довольно тяжелые по всей стране были годы. Мы много где поскитались туда-сюда, — рассказывает житель Петропавловки Игорь Горват. — И сюда приехать было очень необычно. Здесь атмосфера она такая сказочная была, совсем не как везде. И я скажу, у меня прошло здесь хорошее детство. Там какие-то ограничения по питанию вначале существовали, но тогда это не так остро воспринималось.

Игорь Горват работает в строительстве, занимается резьбовой отделкой домов в разных регионах страны. Одно время планировал переехать в Сочи. Но, говорит, после выездов только убедился: любит Сибирь.

— Сейчас ты состоишь в общине?

— Нет я не последователь. У меня взгляды изменились. Я стал больше материалистом, но по-прежнему хорошо отношусь к происходящему здесь. Если не погружаться в какие-то скажем так, догмы религиозные. Среда тут действительно классная. Детей много рождается, молодежь подрастает. Много творческих занятий. Видно, что эти места, в принципе, сами по себе живут. Потому что приедьте куда-то в глубинку — даже просто по Курагинскому району поездить. Деревни ну мёртвые просто. И так вот по всей стране, глубинка умерла, а здесь люди живут, развиваются, что-то делают. Спрос на жилье тут очень большой. В среднем за дом от трех миллионов просят, есть и по пять и по семь. А участок вообще проблема получить. Их по чуть-чуть дозами выдают, часть многодетным по госпрограмме, а часть выставляется на аукцион. По два-три раза в квартал.

— Чем народ сейчас живет здесь?

— Чем зарабатывает? Мужчины, в основном, работают с деревом. Кто-то таксует. Большинство на стройках — и здесь, и на выездах. Отделкой занимаются. Несколько предпринимателей изготавливают срубы. А женщины — в муниципальных организациях, торговле, сфере услуг. Многие украшения свои делают, шьют что-то.

Мимо пунктов выдачи товаров маркетплейсов, красивых хозпостроек и домов, добираемся до главного здешнего храма общинников. Летом в нем проводят массовые обряды, показывают туристам. Сейчас тут пустынно.

— Хотите внутрь зайти? — к нам подходит мужчина в белой вязанной шапке, представляется Сергеем. — Подождите, послушника позову, чтобы открыл. Мне тоже туда надо, пришел электрику чинить.

Через пару минут появляется послушник — он в ушанке и длинном пончо с капюшоном поверх куртки. Не говоря ни слова открывает храм. Внутри кажется еще холоднее, чем снаружи — здание не отапливается. Алтарь в центре, по стенам портреты Виссариона, его картины. Сергей благоговейно — наверное, в десятитысячный раз — их рассматривает и отходит в сторону.

Выхожу и дожидаюсь его уже за оградой — говорить в храме не нужно, предупредил он.

— Из земли в некоторых местах приходит энергия, которая нашему организму полезна. Тут одно из таких мест. Обычно старинные люди, так и строили храмы. Не в простом месте, а там, где сама природа помогает, — говорит мне Сергей.

Не знаю, кто кому помогает, но у него, похоже, точно всё складывается неплохо — в свои шестьдесят он выглядит явно моложе. По его словам, в Сибирь к Виссариону он перебрался в конце 1990-х из Узбекистана, увидел про него сюжет по ТВ и моментально решился приехать. С тех пор живет в Курагинском районе.

— Как с жильем у вас тут?

— Тогда перед выездом мне не удалось ничего продать. Потому что там русских немножко пинали. Уехал потихоньку безо всего. И вот за счет этого уже прошел пять деревень тут. Жил там, там, там. Меня, как специалиста приглашали в одно место, в другое, третье. Чтобы пожаров было поменьше. Люди же приехали сюда городские, ученые, артисты и так далее. Ну и что с ними делать? Надо же им давать и давать, получается в этой роли до сих пор мотаюсь. Ну, знакомые художники, там чуть-чуть подхватывают, здесь.

— А дом-то удалось свой построить?

— Нет, не удалось. У меня 8 переездов. Живу, как называется, всю жизнь в служебном жилье. В конце того года мне подарили участок. У меня появилась первая собственность. После 60-ти. Профессия оказалась очень надёжной. Все хорошо.

Задать следующий вопрос не успеваю. Из храма усиленные колонками разносятся одиночные удары колокола. Сергей замирает, ему не до меня. Колокол звонит каждые три часа, по четырнадцать ударов.

— В это время все притихли, вспомнили кто они, что они, для чего. Потому что суета текущего дня закручивает и человек опускается до уровня обезьяны, — поясняет мне Сергей.

— Как после ареста Виссариона община живет?

— Он же 15 томов написал, представляете, жемчужин сколько? Бисер разбросанный, а мы можем оказаться свиньями. Сейчас время такое, пока он там сидит, можем знакомиться с написанным. Что-то для души своей сделать невероятное.

— Ждете его возвращения?

— Конечно, скоро, шансов на другое нету. Обвинения против него — они сейчас все рассыпаются. События были неприятные. Еще бы — когда твоего друга садят в тюрьму. Но надо понимать, что он уже многое дал нам. И у каждого должен собственный опыт рождаться, как поступать.

Сергей уходит по своим делам, тем временем к одному из домов начинает тянуться народ в платках, белых и синих накидках. Здороваются, пока мы проезжаем мимо.

— Что касается виссарионовцев, я считаю, что если бы они сюда в свое время не приехали, то деревни бы не развивались. А так, тут многое изменилось благодаря им, — делится с нами Иван Цыганков.

Он коренной. Родился и вырос в Черемшанке. В нём как-то сразу чувствуется основательность и правота от земли русского мужика. Разговариваем с ним в его продуктовом павильоне у дороги.

— Вот тут разговоры пошли про выселение виссарионовцев с каких-то участков и где-то даже приставы что-то забирали. Ну как бы к чему это? Живут себе и живут, никому не мешают, да. Чего их трогать? С самим Виссарионом пусть проблемы решаются. Меня он по факту веселил, мне он ничего плохого не сделал, абсолютно. Что он был, что не был, — говорит Иван. — По сути — Бог для всех один. А кто в кого верит, это его право. Мусульмане верят в кого? В Аллаха. Мы верим в Бога. Паломники — в Виссариона. По факту он же один. Просто называют все по-разному. Не надо осуждать людей. Они верят, надеются на что-то лучшее. Ведь хорошо, когда во что-то можно верить. А когда уже не во что, то для чего жить?

Видимо добавить ему больше нечего, и он быстро переключается на то, что его действительно волнует.

— Представляешь, с этого года государство вводит чипирование леса. То есть штрих-коды, коды, всё это. У нас никто не знает, как это будет. Под местное население ни один заготовитель не возьмется заготавливать лес, потому что, говорят с этим будут большие проблемы. Там же и нормативы какие-то, документация лишняя, техсопровождение. Дополнительные нагрузки по деньгам для предпринимателей, наши не вывезут им это не выгодно по объемам, — рассказывает Иван. — И я думаю, из-за этого дров не будет особо для жителей. Хотя живем в лесу. Придется переходить на уголь, загаживать окружающую среду.

— Дровами, наверное, выгоднее, чем привозить уголь из других мест?

— Нет, дровами топиться не то что выгоднее и ближе, а меньше вредного выхлопа. Вот у нас взять 10 лет назад: углём топилось только котельная, а сейчас уже процентов 20 домов им топится. Представляете, это уже не запах деревни. То есть, уже не дымком пахнет, дровами, а уже угольное это. Сами уничтожаем природу свою. Я всю жизнь здесь прожил. Мне нравится. В городе сколько ни пытался жить — в Курагино, в Саяногорске, в Красноярске — ну не мое это. Я здесь вольный. Только здесь хорошо.

Возвращаемся домой, в Красноярск. Теперь нам нужен новый путь.