«На Путине я заработал много денег»: как художник Василий Слонов кормит себя и семьи сотрудников ФСБ

Василий Слонов — это уже устоявшийся бренд Красноярска. Взрывной популярности 52-летний художник достиг благодаря серии провокационных плакатов про Олимпиаду в Сочи. Из-за них уволили посмевшего открыть такую выставку директора пермского музея, а сам Слонов заработал кругленькую сумму, продав картинки по 6 тысяч евро за штуку. После этого красноярец начал выставляться и продаваться не только по всей России, но и по всему миру. Так, его работы можно найти в «Гоголь Центре» и в частных коллекциях Парижа и московской Барвихи. А 29 апреля в Красноярске стартует первый всероссийский Фестиваль мемов, на котором Василий Слонов будет главным хедлайнером.

Корреспондентка NGS24.RU Саша Симутина заглянула в мастерскую художника, чтобы поговорить с ним о свободе творчества, заработке и источниках вдохновения — Путине, коронавирусе и «черном небе» Красноярска.

— Василий, расскажите, к какому направлению искусства относится ваше творчество?

— Когда журналисты задают этот вопрос, художники обычно придумывают себе направления — и я для себя придумал. Я называю себя художником-перверсионистом. Есть импрессионисты, а я — перверсионист, от слова «извращение». Я — художник-извращенец.

Я себя отношу к этому направлению, потому что то, чем я занимаюсь, искусством не считаю, а на мировое искусство мне глубоко плевать. Свое желание юности грабить, насиловать и убивать я экстраполировал в творчество.

— А акционистом себя считаете?

— Назвать акционистом я могу любого человека. Если рассмотреть жизнь с точки зрения искусства, то свадьба и похороны — это акция. Это все события, действия в которых облекаются в какие-то эстетические формы. Даже развод — это акция, тем более сейчас люди оформляют разводы торжественно.

— А с чего всё началось?

— Творческий путь — как у всех детей, рожденных в СССР. Начальная школа, восьмилетка, в этот период обычно всех отдают в художественные и музыкальные школы. Для меня тогда художники казались хуже извращенцев. Я видел их какими-то слюнтяями и считал, что нормальный мальчик должен лазить по садам, грабить, жить по понятиям, а когда подрастет — начать употреблять наркотики, алкоголь, зависать с девушками, вести развратный образ жизни. Я хотел такой жизни, но, познакомившись с искусством, как-то так получилось, что я стал заниматься тем, что хотел, — неинтересным, безвкусным искусством, и занимаюсь нелюбимым делом по сей день.

— У вас много работ с изображением Путина. Почему?

— Что делает художник? Он берет мольберт, выходит на природу и рисует то, что видит. Я тут не оригинален, я то, что вижу, то и рисую. Просто для кого-то реальность — это дерево и речка, а реальность для меня — это президент, политическая ситуация. Это и природный ландшафт, и политический, и социальный. Мне всё это интересно. Я и пейзажик могу нарисовать, и по поводу первых лиц мира высказаться.

А Путин — это великое явление, надличность. В СССР Ленин кормил много художников, был нянькой для них, художник изображал Ленина и получил мегабаксы. И вторым таким человеком для меня стал Путин. Он накормил многих художников, я на нем много заработал, поэтому я его изображаю.

— Ваши работы отражают ваше отношение к тому, что сейчас происходит в стране и мире?

— Я не социальный художник, мне неинтересно критиковать власть и людей. Я пленен красотой, и, если я ее увижу, буду изображать. Если это какая-то фильдеперсовая политическая ситуация, она меня возбудит и я буду над ней работать. Но я не Салтыков-Щедрин, не Крылов, у меня нет эзопова языка и цели открыть кому-то глаза. Мне это неинтересно. Весь мир я воспринимаю как театральную постановку: есть пьеса, у нее есть акты. И то, что происходит, — мой театр. Я сижу, смотрю и наслаждаюсь. Это радость созерцания.

— В России сейчас есть свобода творчества?

— Я считаю, что свобода творчества была всегда при любых диктатурах и тоталитарных режимах. Невозможно наложить вериги на художника, на мозг и сердце поэта. Он всё равно будет творить, ограничивается лишь пространство его презентации. Художник не покажет новой публике, но на кухне своим друзьям — запросто. К тому же, в отличие от прошлого, если директора госмузеев не пойдут на то, чтобы показывать спорное искусство, на это пойдут владельцы частных музеев.

— На мой взгляд, быть современным художником немного опасно. Однажды вашу выставку в Москве разгромили. Почему это происходит?

— Современное искусство всегда было делать опасно, любое высказывание опасно. Это то, что называется «За базар нужно отвечать». Художник должен быть готов всегда к тому, что что-то произойдет, кто-то что-то предъявит и даст ему в лоб. Некоторым людям хочется побить известных людей, чтобы приобщиться к ним. Поэтому любая публичность и выпуклость опасна.

— А что думаете насчет государственного надзора над художниками? Вас когда-нибудь вызывали в полицию?

— Иногда меня вызывают правоохранители для профилактических бесед, но карательных мер ко мне не применялось, пальцем не грозили. Просто есть запрос: у вас есть непредсказуемый персонаж. И они отслеживают ситуацию. Это их работа. Художник кормит искусствоведов, смотрительниц музея, свинопасов, которые щетину для кистей делают, столяров и еще кормят семьи офицеров ФСБ, которые за этим следят. Можно заниматься всякими упырями, террористами и маньяками, а можно — художниками. И это уже другой уровень.

— В Красноярске есть свое, особенное искусство?

— В России есть три города полного цикла художественного образования, от художественной школы до академии, — Красноярск, Москва и Санкт-Петербург. У нас прошла первая музейная ночь, первая биеннале. Пока в Москве на куски рвали страну и бюджет, в Красноярске уже делали международные проекты. Правда, сейчас Екатеринбург сильно опережает Красноярск, они культурную ситуацию прокачали лучше. Красноярск сейчас такое болотце.

Есть такой термин — Сибирский иронический концептуализм, это то, что мы можем предъявить миру искусства. Чем он отличается от мирового? Тем, что он ироничный, самоироничный, очень простой и доступный. Это то, что мы можем предъявить миру. Тот градус шизофрении, что присущ сибирским художникам, не присущ больше никому.

— Почему тогда вы говорите, что в Красноярске болотце?

— Культура финансируется по остаточному принципу. Но бизнес растет, растет не только в плане цифр, но и в нравственном смысле. У богатых возникает потребность купить «Мерседес», часы «Ролекс» и в какой-то момент что-то из искусства. Это вершина пирамиды Маслоу. Внизу потребительская корзина, потом — во что одеться, а на вершине, после яхты, идет культура. И люди строят филармонии и музеи сейчас по всему миру, богачи возятся с художниками как малые дети, но мы до этого еще не доросли. Этот период нужно пройти без насилия.

— А заработать на искусстве можно? Как вам это удается?

— Я, когда был молодой, зарабатывал рекламой и околохудожественной практикой, разными халтурами занимался, рисовал салонные работы, пейзажики в подарок. Но в какой-то момент интерес начали вызывать именно мои творческие работы. Наверное, зарабатывать, будучи художником, можно, но это не гарантированно, кто-то выстрелит, кто-то — нет. Я не могу звать молодых художников в искусство, потому что не могу им ничего обещать. Но в плане монетизации лучше быть известным. Известным людям платят больше.

У любого творца должны быть очень дешевые и очень дорогие работы, чтобы охватить весь рынок.

— Вы достаточно известны не только в масштабах Красноярска — почему не переезжаете в Москву? Ведь там сейчас сосредоточено всё, что связано с искусством.

— В столицу едут за славой и деньгами, но мне этого не надо, мне хватает и того и другого даже больше, чем надо. Я в свое время не уехал. Но 80–90% художников по всему миру живут по столицам. Искусство аккумулируется в мегаполисах, в столицах, и так везде. Тем более я здесь не продаю свои работы, я продаю их по всему миру, мой галерист тоже из Москвы. Искусство живет вне художника, мы сидим здесь, а работы везде презентуются.

— Расскажите про серии работ, над которыми сейчас работаете.

— Серия работ с огнетушителями имела коммерческий успех, хорошо продавалась и продается, потому что вещь международная, есть в любой цивилизации. Огнетушитель борется с огнем, а я всё, что является аллегорией огня, свожу в кучу и пишу огнетушителями и про любовь, и про секс. Например, работу LOVE олигарх подарил Серебряникову, и теперь работа висит в «Гоголь Центре».

А это утюги из советского прошлого, с помощью которых в свое время отжимали деньги у людей. Его клали на живот, включали и говорили: «Давай деньги». Эти я сделал для налоговой полиции, один утюг для изъятия рублевых накоплений, второй — для валютных. Надписи и рисунки вытравлены кислотой. Надеюсь, их у меня купят за мегабаксы и подарят Мишустину.

— А как это всё вы делаете технически?

— Сам всё режу, пилю, варю, стучу вручную, это не карандашиком по бумаге водить. А на утюгах надписи и рисунки вытравливал кислотой.

— Как на вас повлияла пандемия?

— Коронавирус перемешал мне все планы. Когда всё случилось, был такой ступор — всё раз и перечеркнуто. Мы с женой думали: «Ай, в мае уже не вспомним». А потом первая волна, вторая. Но это было лучшее время: ты мобилизуешься и тебе нужно переформатироваться. Это как когда учат плавать, кидают в воду — такое же было чувство. Ощущение наступающего апокалипсиса — это самое приятное. Приятно чувство конечности истории. Мир меняется, его эстетика меняется, а история искусства всегда была привязана к кризисам и войнам, когда люди доходят до такого градуса собственного безумия, что в ужасе отшатываются.

— В прошлом году вы создали работы, посвященные «черному небу» Красноярска. Расскажите о них поподробнее. В чем была задумка?

— Есть такое направление — «стимпанк», а я создал направление «химпанк», которое воспевает ядерные реакторы, химическое производство. Тут должна быть такая эстетика — черная резина, токсичность. И так совпало, что я живу в Красноярске, где «черное небо» стало брендом. Пришла идея устроить «Бал черного неба» со своей принцессой, приглашенными, и я сделал первых участников, а дальше в работе были черные снеговики и всё такое. Это — торжество жизни на краю могилы, на краю смерти. Но случилась пандемия. В прошлом году я прочитал про то, что в Красноярске впервые родились дети сразу с онкологией, и создал эти работы.

— Расскажите про какую-нибудь работу, которую еще никто не видел.

— Недавно я создал кувалду — молот Росгвардии, но эту работу еще никому не показывал. Я просто посмотрел новости, как Росгвардия выламывает дверь Петру Верзилову, и с таким сожалением смотрел, как они делают это невзрачной кувалдой. Мне показалось, что это должно быть красиво. Журналисты будут снимать, а они будут стильные, как офицеры третьего рейха. Ну я презентую это начальнику, просто время пока не пришло.

— Вопрос в стиле Юрия Дудя, но без рэперов: пять лучших современных художников по мнению Василия Слонова?

— Хороших художников больше пяти, но я пойду по столпам. Это Дэмиэн Херст, который поместил акулу в формалин. Это Джефф Кунс, американский художник. Это Такаси Мураками. Из наших — Кабаков, а из Китая — Ай Вэйвэй. Это прижизненные глыбы.