Успешная женщина Красноярска о том, как лечит рак, вселяет надежду и за что любит «Доктора Хауса»

Беседа с самой успешной женщиной Красноярска — хирургом-онкологом Ольгой Тоначевой

35 лет врач борется с раком. На счету у Ольги Геннадьевны сотни спасенных жизней и громкие звания «Лучшего хирурга России» и «Заслуженного врача страны».

Мы встретились с хирургом в рабочий день в урологическом отделении, которое она возглавляет. С первого взгляда этой хрупкой женщины, выглядящей намного моложе своих лет, чувствуешь одновременно и строгость, и доброту, скромность, и заботу. О том, сложно ли быть женщиной-хирургом, страшно ли работать с онкологией и как в Красноярске борются с раком — в интервью далее.

— Ольга Геннадьевна, с чего начинали? С детства хотели быть онкологом, почему?

— На моих глазах погиб 10-летний мальчик соседский — у него была саркома нижних конечностей. Тогда я сказала себе, что буду учиться лечить рак. Но в медицину бросилась не сразу. Решила себя проверить.

После школы, которую окончила с одной четверкой, пошла работать санитаркой. Затем — в училище и параллельно работала операционной медсестрой. И в течение всех этих лет я поступала в университеты.

— Правда, что вы поступили только с пятого раза?

— Да. Москва, Волгоград, Воронеж, Ижевск и наконец Красноярск. На пятый раз я поступила. Сама я из Удмуртии, из Ижевска, позже в Красноярск переехала с семьей.

— Почему не удавалось поступить сразу? И как не передумали?

— Да ведь иногородних не очень-то чествуют. Малейший недостаток — полбалла, четверть балла — всё, уже в сторонку тебя и «приходите на будущий год».

Я просто дала себе слово, что буду хирургом. Когда работала операционной сестрой, поняла, что это моё. Причем хирургия только. Видишь, что человек страдает, а потом освобождаешь его от этого недуга страшного, и он уходит живой и здоровый — это самое великолепное чувство.

— Сколько лет вы уже в профессии?

— В 1982 году я окончила университет и сразу пошла работать в «Онкологию». Сначала в городскую — хирургом-онкологом. Это вообще чудо, что там нашлось место в стационаре. Потом уже специализацию освоила — урологию.

— Женщина-хирург… Не страшно?

— Нет не страшно, но немножко тяжело. И получается, что семья остается на втором плане. Потому что плохим хирургом нельзя быть. Надо быть либо хорошим, либо вообще никак. Поэтому приходилось и детей хватать на дежурства, и в морг, когда училась оперировать, тоже их брала с собой. Садила в коморку: пока они рисовали, я училась.

— Долго операции длятся?

— Вот в 9 утра мы заходим и иногда до 14:30 может идти операция. Больше 5 часов. Мы же делаем и пластические операции: лишая больного органа, мы замещаем из его же ткани — мочевой пузырь, например, делаем.

Я очень люблю большие операции, сложные. И когда удается убрать и метастазы, и саму опухоль — вот это мне нравится. Выхожу удовлетворенной, щеки красные, глаза блестят. Долго приходится стоять, а что делать. Я спортом занимаюсь: йога, фитнес.

Сейчас у нас вообще в приоритете лапароскопические операции (метод хирургии, когда оперируют через небольшие отверстия. — Н.Е.).

— Каким вообще хирург должен быть?

— Здоровье должно быть обязательно. Спина ведь, давление... Конечно, надо любить больных. Быть психологом.

— А руки?

— А у нас у всех врачей эспандер на столе, занимаемся. Посмотрите, руки какие, я их всё время стараюсь спрятать. Мужские какие-то, вены большие. Ведь хирургу и сила нужна для операций! А еще лучше, когда ручка маленькая. (Немного смущенно улыбается и прячет их со стола.)

— Как настраиваетесь перед серьезной операцией? Переживаете?

— Знаете, да, до сих пор это есть.. Думаю, что тот хирург, который не думает об операции перед ней — это плохой хирург. Всегда нужно продумать на несколько шагов вперед. Потому что те обследования, которые мы получаем, иногда совершенно разнятся с тем, что видишь в животе. Поэтому обдумываешь наперед: здесь опухоль, а там еще соседний орган, надо что-то здесь придумать, это настроить. И действительно, чаще всего перед большими операциями трудно заснуть.

— Есть какие-то свои ритуалы для удачной операции?

— Есть такое, да! (Улыбается врач.) Никогда не была суеверной, но всё равно где-то вот там в душе… Идешь и скажешь: «Боженька, помоги». Это чисто психологически, внушение, конечно. Хотя сейчас уже опыт и уверенность в себе, знаешь, что справишься. За столько лет знаешь такие вещи!

— Отделению урологии уже почти 26 лет. Есть заболевания, которые раньше казались неизлечимыми, а сейчас вы с ними справляетесь?

— Отделение открыто в 1992 году, на 40 коек. Тогда еще было абсолютно не приспособленное к таким большим операциям. Не было таких объемов.

Раньше при раке предстательной железы мы удаляли мужские органы, сейчас мы совершенно этого не делаем. <…> При раке почки — во всём мире убирали почки. Сейчас, боже мой, какой удалять! Стараемся оставить 1/3–2/3 почки, но орган сохранить.

Лапараскопические операции — да 20 лет назад вообще об этом даже разговора не было. А мы стали родоначальниками таких операций у нас в диспансере. Теперь 2/3 — только органосохраняющие операции.

Ну и потом пластические операции, о которых я уже говорила. Очень широко используется химиотерапия сейчас. Называется «таргетная» — с латыни значит «сразу в мишень». Такого вообще не было раньше. Оснащенности нашей и Москва завидует.

Раньше не могли делать ни брахитерапию (контактная лучевая терапия. — Н.Е.). Для лечения радиоактивными зернами должны были отправлять в Обнинск. Теперь можем лечить радионуклидами и не надо никого отправлять в Москву.

— Но почему тогда многие красноярцы, знаменитые люди бороться с раком уезжают за границу? Почему не идут к нам, нет доверия?

— Не могу сказать про другие отделения. Но в нашем отделении, наоборот, много приезжих. К нам приезжают. Из Москвы, Санкт-Петербурга, Владивостока, Иркутска, даже Азербайджана, Белоруссии и других соседних стран.

В Израиль, наоборот, меньше стали ездить… Потому что, может быть, как-то не совсем честно они лечат… Цены очень большие... Но я не буду судить докторов наших зарубежных.

В Германию у нас раньше часто ездили на радикальную простатэктомию (удаление предстательной железы. — Н.Е.). Сейчас мы сами выполняем такие операции и лапароскопически, т.е. через дырки.

— Рак и сейчас для многих звучит как приговор… Поэтому, наверное, готовы собирать любые деньги…

— В прошлом веке было так. Рак — это всё, завещание, смерть. Это досужее мнение обывателей. А сейчас нет. Мы лечим и четвертые стадии. У нас есть пациентка, у которой 27 лет назад, когда я только начинала работать, была четвертая стадия рака почки. Прекрасно живет. Главное вовремя начинать лечить. И даже пусть это будут метастазы.

Это раньше было — если метастазы, то всё. Мы ставили четвертую стадию, отпускали на травки и наркотики. Сейчас нет. Мы за каждым метастазом идем в брюшную полость. Если в легких, то легкие оперируем. Очень расширились показания к агрессивным методам.

Но, конечно, есть такие раки, когда и вторая стадия приводит к концу…

— На первых стадиях, говорят, нет практически никаких симптомов? Как тогда распознать сразу, не запустить?

— Что касается нашей онкоурологической патологии, то вы правы… рак почки незаметен. Не болит. Первая и даже вторая стадия никак не проявляются. Но я всегда говорю, сейчас XXI век, сколько УЗИ везде. Сходите.

Всегда надеюсь на эту диспансеризацию, которую проводят. Все наши пациенты приходят как раз после УЗИ и удивляются: «Откуда у меня опухоль, у меня же ничего не болит».

А вот у рака мочевого пузыря симптоматика сразу — кровь в моче. Тут больные чаще приходят вовремя.

Что касается предстательной железы… Сейчас мужчины повсеместно стали ПСА сдавать в местных поликлиниках. У нас теперь даже бывает гипердиагностика. Терапевты бьют тревогу и направляют к нам. Поэтому бывает такой наплыв мужчин: у меня 5 онкоурологов сидят и с трудом справляются. Такая настороженность стала у наших терапевтов. Заболеваемость-то у нас растет… Что рак почки, что рак мочевого, простаты... Даже выше российских показателей.

— В каком возрасте к вам чаще всего поступают пациенты? И с чем чаще всего?

— Рак мочевого пузыря и рак почки. Средний возраст — 63–65 лет. Но у нас есть больной, которому и 99 лет.

Но хочу сказать… Что творится с нашим молодыми мальчиками... Рак яичка в 23 года... Видимо, генетически заложено. Да еще и чем дышим, что кушаем, где живем… Всё это влияет.

А еще сейчас же время подгузников… Все дети в подгузниках постоянно. Из-за этого еще, наверное, могут страдать таким заболеванием: нельзя же перегревать мальчикам эти органы.

Еще меня убивает, когда городское население мужское приходит с опухолью половых органов. В городе живут — Красноярск, Канск, Ачинск. 42, 38 лет мужчины, которым мы вынуждены убирать полностью органы. Не соблюдают гигиену, не моются, запускают.

— Все-таки от рака умирают… Скольких в прошлом году не удалось спасти?

— За прошлый год мы выписали 1180 пациентов. Погибло у нас 8 больных. В 1992 году у нас по 30–40 человек погибало из 600.

К смерти никогда невозможно привыкнуть. Поэтому я всегда так тяжело переживаю. Эти больные погибли при сопутствующей патологии. Они поступают настолько с тяжелой сердечной патологией, которая после операции может проявиться внезапной смертью. А тромбоэмболия — бич просто.

Всегда переживаем очень, у нас в отделении сразу так тихо становится, как траур. Нельзя привыкнуть. И слезы бывают. А представьте момент, когда сообщаешь родственникам… Сквозь землю хочется провалиться, что ты не смог сделать, что у тебя погиб в отделении.

— Есть мнение, что рак — это генетика. Правда?

— В случае, если у кого-то в семье уже был рак, мы называем это предрасположенностью, да.

А еще в последние 2–3 года мы стали замечать, что у больных не один рак развивается, а несколько. Раковая болезнь. У нас есть один пациент, у которого за 8 лет 6 раков: рак кожи, щитовидной, почки, мочевого пузыря, рак лимфоузла, рак простаты. Но он живет! Просто вовремя приходит. Надо просто за собой следить.

— Как часто нужно проходить осмотр? Какие профилактические меры?

— Безвредный метод — это УЗИ. Можно каждый год делать. Желудок надо смотреть, кишечник, женщинам щитовидную и молочную железы, шейку матки.

А еще не курить! До сих пор не могут понять, что от никотина могут умереть.

Если есть минута, хоть на час надо выезжать за город, на чистый воздух, которого так не хватает. И вот еще любителям загорать — вот этого не надо делать, до черноты — не надо. Лучше плавайте — полезней будет.

— Как у вас с зарплатами? Как коллектив?

— У нас коллектив врачей не меняется: как пришли после института, так и работают у нас. Это меня радует. Медсестры если только в декрет уходят. Получают, конечно, не ахти. Но жаловаться не приходится. Я так скажу, работать здесь должны энтузиасты. Те, которым нужен длинный рубль — это не их место. Много приходит студентов, а потом видят, как мы тут работаем, вкалываем — по 8 и 9 операций. Здесь нужно просто любить работу. Если не любишь — делать нечего у нас совершенно. У нас в отделении врачи прекрасные. Все спортом занимаются, не курят, не пьют.

— Ловят ли иногда вас ваши знакомые, друзья, просят своим взглядом посмотреть? Просто в коридорах, у подъезда?

— Бывает, конечно, обращаются. Я даже у вас увидела, что лучше было бы убрать…

Я же онколог — любые изменения на коже, ко мне подойдут и спросят. Друзей же много, а сколько больных прошло со мной. С кем-то мы уже друзья хорошие. У них свои родные. Поэтому я никому не отказываю, пусть приходят. На одного погибшего человека, возможно, будет меньше.

— Пациенты благодарят?

— Да, конечно. Я живые цветы не люблю. Так они вот что мне дарят. (Показывает розу, около метра в высоту, выкованную из чугуна.)

Пожилые люди, кто из сельской местности, приносят кто сметану, кто картошку свою, кто мёд. Я сначала как-то стеснялась брать, а они обижаются. Часто вышивают своими руками, поделки приносят. Многое домой несу, на дачу.

Некоторые уходят и забывают сказать спасибо, и так бывает.

Самое хорошее — когда заходят, говорят спасибо и обнимают. Знаете, как приятно. Даже слезы бывают на глазах. А то ведь приходят все угрюмые, а уходят с улыбкой.

— Людям же страшно, когда такой диагноз слышат. Как настраиваете?

— Приходим в кабинет и рассказываю, что рак — это излечимое заболевание. Это не смертельный приговор.

Советую всем: не говорите никому, что у вас рак. Его не будет у вас! А так вам будут люди смотреть вслед… Побледнел? Всё, умирает. Не выспались, давление поднялось — умирает… Не надо говорить. Спрашивают: «Как не сказать, мы же в онкологии?». А мы в онкологии лечим и доброкачественные опухоли. Говорите — киста, говорите — простатит. Не говорите правду. А когда люди живут с этой надеждой, что у них нет рака, они потом и сами забывают о нем.

— Чудеса бывают?

— У меня мужчина был. Рак предстательной железы IV стадии, я боялась, что он погибнет. 8 лет еще прожил! Под присмотром всегда был. Мы же больных не отпускаем просто так — всегда говорим, что через 3 месяца должны быть на осмотре, чтобы и оставались здоровыми.

— Рак ведь может прийти снова?

— А я, помните, говорила вам про раковую болезнь. Бывает, через 3–4 года появляется рак других органов. К нам вот мужчина снова пришел, спустя 20 лет.

— Расскажите о семье.

— У меня двое детей — сын и дочка. Разница 7 лет. Самое главное, я всегда говорю, — воспитать первого, вторую воспитал он сам. Внуку 10 лет. С мужем мы уже почти 40 лет как вместе. Возможно, так долго прожили крепкой семьей, потому что редко виделись. (Улыбается.)

Сын однажды сказал, что меня дома почти не видели. А сейчас сам работает врачом в краевой больнице. Теперь понимает, что если хочешь быть хорошим врачом — семья страдает. От внука пока не слышала такого, что врачом хочет стать. У него и папа, и мама врачи: то один на дежурстве, то другой. Он знает, что это такое.

— А сериалы про медиков смотрите? «Интерны»…

— Да… «Доктор Хаус».

— Есть в них правда о жизни врачей?

Есть, есть. В «Хаусе» я иногда даже прислушиваюсь, как великолепно он ставит диагностику. <...>

А мне нравится, как они показывают быт. Это точно. (Cмеется.) Всё это бывает. Мы же 2/3 жизни здесь проводим. На выходных тоже здесь. Надо прийти, посмотреть. Поэтому здесь и должны быть только те, кто любит профессию. А случайных людей здесь не надо. Вы вот про деньги спрашивали, а мы иногда даже не знаем, сколько получаем, сколько будем получать. Но живем же. Больные не дадут пропасть — принесут картошечку с салом.

Наталия Ермакова
Фото автора